Михаил Дубинский - Женщина в жизни великих и знаменитых людей

Поехав после того в Лондон, Байрон устроился там с молодой женой блестящим образом, обзавелся экипажами, прислугой, начал принимать массу гостей. Приданое жены (10 000 франков) быстро исчезло, за ним испарились полученные им по наследству 8000 франков. Ему даже пришлось продать свои книги. Книгопродавец Муррей предложил ему 15 000 франков гонорара вперед, чтобы удержать его от продажи книг, но поэт из ложной гордости отклонил это предложение. Восемь раз описывалось его имущество, причем не пощадили даже брачную постель. Все это не могло не отразиться на отношении избалованной Анны к мужу. Начались мелкие дрязги, выводившие вспыльчивого Байрона из терпения. Раз он бросил свои часы в камин и изломал их щипцами. В другой раз он выстрелил из пистолета в ее комнате. Наконец, страсть Байрона к женщинам, которая, конечно, не прекратилась с женитьбой, также дала немало пищи недовольству богатой наследницы. Она знала про его отношения с леди Лем, с которой была в близком родстве, и ревновала.

В довершение всего несчастья Байрон был выбран в дирекционный комитет одного театра, и его постоянные связи с актрисами, певицами или танцовщицами сделались новым источником семейных раздоров. Жена Байрона обзавелась даже шпионкой в лице своей горничной, которая усердно обшаривала его ящик и перечитывала его письма. Дело в конце концов завершилось полным разрывом — через месяц после рождения ребенка. Жена уехала к родителям, и отец ее тотчас же после этого написал Байрону, что она к нему более не вернется. Обстоятельство это было довольно странным, так как одновременно с письмом тестя поэт получил также и письмо от жены, исполненное всяких нежностей и начинающееся словами: «Милый цыпочка». Впоследствии жена сообщила ему, что написала это нежное письмо вследствие полной уверенности, что муж ее страдает душевной болезнью.

Разрыв с женой послужил для врагов Байрона великолепным предлогом для начала достопамятных гонений, заставивших его расстаться с Англией навсегда. Но зато каким богатством красок расцветилась муза Байрона после его отъезда из Лондона! Она перестала быть домовитой хозяйкой или, скорее, перестала вращаться в кругу тесных интересов родины и, одевшись в дорожное платье, вышла в открытое море жизни. Брандес совершенно прав, когда, говоря о перемене в творческой деятельности Байрона, замечает: «Нельзя даже делать никакого сравнения между тем, что он написал до этого перелома, и тем, что написал после него; в этом он и сам признавался не раз. Несчастье, постигшее его, было ниспослано гением истории, чтобы вырвать его из опьяняющего обоготворения и окончательно устранить от всяких сношений с усыпляющим обществом и духом этого общества, против которых он более чем кто-либо другой вооружил страшнейшую оппозицию».

Из всех любовных похождений Байрона наибольшей известностью пользуется связь поэта с графиней Гвиччоли. Это была последняя любовь Байрона, самая благотворная, так как за время совместной жизни с графиней из-под пера Байрона вышли такие произведения, как «Мазепа», «Каин», «Венецианский Дож», «Сарданапал», «Беппо» и первые главы «Дон Жуана». Он познакомился с молодой женщиной в своем любимом городе — Венеции. Замечательная красавица, с длинными золотистыми волосами, падавшими на плечи, — весь ее облик носил романтический отпечаток. При первой же встрече и она, и Байрон почувствовали сильное влечение друг к другу — чувство, которому они остались верны до могилы. «Его удивительные и благородные черты, звуки его голоса и неописуемое очарование, исходившее от него, — писала впоследствии в своих воспоминаниях графиня Гвиччоли, — делали его существом, оставлявшим в тени всех людей, которых я видела до сих пор». Поэт, конечно, не нашел в ней воплощения своего идеала, но она все-таки приближалась к нему. «Я, — сказал он однажды, — очень ценю полных, плотных женщин, но у них редко бывают красивые и стройные пальцы, присущие идеальной женщине. Я люблю только простых, естественных женщин, но они обыкновенно необразованны, а изящные и образованные, в свою очередь, неестественны. Таким образом, мое воображение должно само создать женщин, отвечающих всем моим требованиям». Графиня Гвиччоли, по-видимому, напоминала одну из этих женщин. «Ее разговор, — замечает он в одном письме, — остроумен, не будучи легкомысленным. Не притязая на ученость, она прочитала лучших писателей Италии. Она часто скрывает то, что знает, из боязни, как бы не подумали, что она хочет похвастать образованием. Ей, может быть, известно, что я не выношу ученых женщин. Если у нее и синие чулки, то она заботится все-таки о том, чтобы их закрывало платье».

Замужество графини не было препятствием для любовных свиданий, так как 60-летний муж красавицы предоставлял ей полную свободу. В конце концов Гвиччоли поселилась на вилле своего возлюбленного, безнадежно скомпрометировав себя в глазах света и в особенности земляков, так как нравственный кодекс итальянцев того времени допускал «друга» и даже его именно считал настоящим супругом, но только с тем условием, чтобы внешние требования приличия были соблюдены. Но Гвиччоли не могла поступить иначе. Она окружила свои отношения к поэту поэтическим ореолом. Она решила, что отныне цель ее жизни — преданностью и любовью освободить благородного и высокодаровитого человека от уз нечистых отношений и возродить в нем веру в истинную любовь.

Задача была нелегкая. Как и Наполеон, Байрон всегда небрежно отзывался о женщинах. «В своих сочинениях, правда, я возвышаю женский пол, — говорил он, — но делаю это так же, как скульпторы и художники: создаю женщин такими, какими они должны быть. Положение наших женщин в обществе неестественно. У турок в этом отношении уж куда лучше. Они запирают их, но при этом женщины гораздо, счастливее. Дайте женщине зеркало и сладости, и она довольна. Я страдал от второй половины человеческого рода, сколько помню себя. Наиболее мудры те, которые не вступают с ними ни в какие сношения. Рыцарское служение женщине, может быть, такое же жалкое рабство, и еще более жалкое, чем всякое другое».

Приковать к себе поэта, отличающегося такими взглядами, для женщины более чем подвиг; заставить его отказаться от этого взгляда — подвиг еще более великий. Не знаем, успела ли графиня Гвиччоли достигнуть последней цели, но что она сумела приковать к себе Байрона, не подлежит никакому сомнению. По крайней мере, он питал к ней нежную страсть и относился с большим уважением. Некоторые из великолепных женских фигур, созданных им в расцвете деятельности, как, например, Ада в «Каине» и Мирра в «Сарданапале», представляют собой простое воспроизведение очаровательной графини.