Сара Бернар - Моя двойная жизнь

Позже я узнала, что мое появление в коляске с лакеем произвело скверное впечатление. Что подумали обо мне люди в театре? Я не стала допытываться. Надеюсь, что моя молодость послужила мне заслоном от всяческих подозрений.

Господин Тьерри принял меня ласково и произнес короткую, но довольно высокопарную речь; затем он развернул какую-то бумагу и вручил ее госпоже Герар, попросив ознакомиться с ней и подписать. Это был мой контракт. «Моя милочка» ответила, что она не моя мать.

— Ах! — воскликнул, поднимаясь, господин Тьерри. — Тогда передайте эту бумагу матери мадемуазель, пусть она подпишет ее.

Он взял меня за руку. Его прикосновение привело меня в ужас: рука у него была чересчур мягкая, в рукопожатии не было ни твердости, ни сердечности. Я поспешно отдернула свою руку и взглянула на него. Он был некрасив, лицо красное, глаза бегают.

У выхода я встретила Коклена, он ждал меня. Его дебют состоялся год назад и прошел весьма успешно.

— Значит, все в порядке! — весело сказал он мне.

Я показала ему контракт и пожала руку.

Бегом спустилась я вниз и у входной двери столкнулась с группой, преградившей мне путь.

— Вы довольны? — послышался ласковый голос.

— О да, господин Дусе, благодарю вас.

— Я тут ни при чем, моя девочка. На конкурсе вы показались плохо… Однако…

— Однако мы все равно надеемся на вас, — добавил господин Ренье. Затем продолжал, повернувшись к Камиллу Дусе: — Что вы об этом думаете, ваше превосходительство?

— Я думаю, что со временем эта девочка станет великой актрисой.

Последовало молчание.

— Ну и коляска у вас! — довольно грубо вмешался Бовалле, первый трагик «Комеди Франсез» и самый невоспитанный человек во Франции… да и не только!

— Коляска принадлежит тетушке мадемуазель, — заметил Камилл Дусе, тихонько сжимая мне руку.

— А! Тогда другое дело! — проворчал трагик.

Я села в коляску, наделавшую столько шума в театре.

Когда я приехала домой, мама, не читая, подписала врученный мною контракт.

И я бесповоротно решила стать личностью, во что бы то ни стало! [21] «Во что бы то ни стало» — эти слова станут девизом Сары Бернар. Как ни странно, слова эти были и девизом Мишеля Ардана, героя «С Земли на Луну» — романа Жюля Верна, где, к слову сказать, нет ни одной женщины.

Через несколько дней после моего зачисления в «Комеди Франсез» тетя дала большой обед. На нем присутствовали герцог де Морни, Камилл Дусе, министр изящных искусств господин де Валевски, Россини, моя мать, мадемуазель де Брабанде и я. Вечером собралось много народа.

Мать одела меня весьма элегантно. В первый раз я была в декольте. Боже, до чего же я стеснялась! А между тем со всех сторон мне оказывали внимание: Россини попросил меня почитать стихи. Я охотно согласилась и была довольна и счастлива тем, что стала маленькой личностью. Я прочитала «Страждущую душу» Казимира Делавиня. Когда я кончила, Россини воскликнул:

— Это надо декламировать под музыку!

Всем понравилась его идея. И де Валевски обратился к Россини:

— Мадемуазель начнет сначала, а вы импровизируйте, мой дорогой маэстро.

Это было незабываемо прекрасно. Я начала читать сначала. А Россини тут же сочинил восхитительную музыку, наполнившую мою душу восторгом. Слезы катились по моим щекам, но я даже не замечала их, И мать поцеловала меня со словами:

— Сегодня впервые ты тронула меня по-настоящему!

Мама обожала музыку. И ее, конечно, взволновала импровизация Россини.

Был там и граф де Кератри, молодой, элегантный гусар, он рассыпался в комплиментах и пригласил меня к своей матери почитать стихи. Тетушка спела модный романс и имела шумный успех. Она была очаровательна, кокетлива и слегка позавидовала своей несчастной племяннице, которая на краткий миг привлекла к себе внимание ее поклонников.

Домой я вернулась совсем другой. И долго сидела, не раздеваясь, на своей девичьей кровати.

Жизни я совсем не знала, знала только работу да семью. А теперь мне приоткрылись светские отношения. Я была поражена лицемерием одних и самомнением других.

И с тревогой вопрошала себя, что мне делать, ведь я такая робкая и бесхитростная. Потом стала думать о том, что делала в таких случаях мама. Но она ничего не делала. Ей все было безразлично. Я подумала о тете Розине. Она, совсем напротив, вмешивалась во все.

Так я и сидела, уставившись в пол, в голове все смешалось, на сердце было тревожно; в постель я решилась лечь, когда совсем уже замерзла.

Последующие дни прошли без всяких происшествий. Я с упоением работала над Ифигенией, так как господин Тьерри предупредил меня, что дебютировать я буду в этой роли.

И в самом деле, в конце августа меня пригласили на репетицию «Ифигении». Ах, это первое уведомление о репетиции! Какое сердечное волнение оно вызвало!..

Всю ночь я не сомкнула глаз. А день все не наступал. Я то и дело поднималась, чтобы посмотреть на часы. Мне казалось, что стрелки остановились. Я погружалась в сон и тут же просыпалась, удивляясь, что вокруг еще ночь, а мне представлялось, что уже светает.

Наконец полоска света скользнула по стеклу, а мне почудилось, будто мою комнату залил яркий солнечный свет. Я мигом вскочила и раздвинула шторы; зевая, стала бормотать слова роли.

Я думала, что буду репетировать с госпожой Девойо, первой трагической актрисой «Комеди Франсез», с Мобан, с… И заранее трепетала, ведь говорили, что госпожа Девойо не отличается терпением.

На репетицию я явилась за час до назначенного срока.

Режиссер, славный Давенн, улыбнулся и спросил, знаю ли я свою роль.

— О, конечно! — уверенно отвечала я.

— Повторите ее мне.

И он повел меня на сцену.

Он называл мне прославленные имена тех, кого изображали стоявшие в фойе бюсты. На мгновение я остановилась перед бюстом Адриенны Лекуврёр.

— Я люблю эту актрису! — призналась я.

— Вы знаете ее историю?

— Да, я читала все, что о ней написано.

— Очень хорошо, дитя мое, — сказал этот милый человек. — Надо обязательно читать все, что касается вашего искусства. Я дам вам несколько интересных книг.

И мы пошли на сцену.

Таинственный полумрак, декорации, вздымавшиеся, словно крепостная стена, голые доски пола, несметное количество веревок, противовесов, деревьев, задников, софитов, висевших у меня над головой, черный провал зала, тишина, нарушаемая поскрипыванием пола, холод, подступавший со всех сторон, словно в погребе… все это напугало меня. Я не чувствовала, что вхожу в сияющий мир живых артистов, которые каждый вечер вызывали аплодисменты зала своим смехом или своими рыданиями. Нет. Я очутилась в склепе мертвой славы. И мне показалось, будто сцену заполнили знаменитые тени, только что названные режиссером.