Сара Бернар - Моя двойная жизнь

Соеж хорошенько встряхнул ее, я же тем временем пыталась объяснить бабушке, откуда и почему весь этот шум и гам в ее комнате.

— Ясно, — сказала она и тут же добавила невозмутимым тоном: — Прошу вас, Сара, передать мне чемодан, который стоит на нижней полке большого шкафа. Вот ключ от него.

— Но, бабушка, дым уже проникает и сюда, мы не можем терять времени…

— В таком случае делайте, что хотите, я же не двинусь с места без этого чемодана.

Однако вместе с Шарлем Хаасом и Артюром Мейером мы усадили бабушку, вопреки ее воле, на спину Соежа. Он был среднего роста, а она — огромного, ее длинные ноги волочились по полу, и я дрожала от страха, опасаясь, как бы они не сломались. Тогда Соеж взял ее на руки, а Шарль Хаас поддерживал ее за колени, и таким образом мы тронулись в путь. Но дым душил нас. Не прошли мы и десяти ступенек, как я, потеряв сознание, скатилась вниз.

Очнулась я в маминой постели. Мой сынишка спал в кровати моей сестры, а бабушку усадили в большое кресло.

Нахмурив брови и сердито сжав губы, она беспокоилась только о своем чемодане, так что мама, вконец рассердившись, сказала ей по-голландски, что она думает лишь о себе. Бабушка в долгу не осталась и ответила что-то резкое Ее шея вытянулась вперед, словно желая помочь державшейся на ней голове разорвать окружавший ее вечный мрак ночи. Тощее тело, закутанное в пеструю ситцевую шаль, свистящий, пронзительный звук голоса — все это делало ее похожей на змея из кошмарного видения.

Мама не любила этой женщины, которая вышла замуж за дедушку, когда у него уже было шестеро детей, старшей из них было шестнадцать лет, а младшему, моему дяде, — пять. У этой второй жены никогда не было своих детей, а к детям своего мужа она относилась с полным безразличием и даже, пожалуй, сурово; поэтому в семье ее не любили, уважали, но не любили.

Я взяла ее к себе, потому что на семейство, где она жила на пансионе, обрушилась оспа. А потом ей захотелось остаться, и у меня не хватило духу воспротивиться этому. Но в тот день она так зло разговаривала с мамой, что я стала думать о ней дурно и решила не оставлять ее больше у себя.

С улицы мне приносили новости о продолжавшем свирепствовать пожаре. Сгорело все, абсолютно все, вплоть до последнего тома моей библиотеки; однако более всего меня огорчило то, что я потеряла великолепный портрет мамы, сделанный Бассомпьером Севреном, очень модным во времена Второй империи художником, писавшим пастелью, портрет маслом отца и прелестную пастель сестры Жанны.

Драгоценностей у меня было немного; но от браслета, подаренного мне императором, остался только большой бесформенный слиток, который я храню до сих пор. Была у меня прелестная диадема с бриллиантами и мелким жемчугом, которую подарил мне после сыгранного у него спектакля Калил-бей; пришлось чуть ли не через сито просеивать пепел, чтобы отыскать бриллианты, жемчуг же расплавился.

За один день я оказалась полностью разоренной, ибо на то, что оставили мне отец и бабушка с отцовской стороны, я купила мебель, всякие безделушки, тысячу милых и бесполезных вещей, которые составляли радость моей жизни, была у меня — хотя я знаю, что это безумие, — но была у меня черепаха по имени Хризаржер, носившая на спине золотой панцирь, усеянный крохотными топазами — голубыми, розовыми и желтыми. О, до чего же она была красива, моя черепаха! И как забавно было видеть ее, шествующую из комнаты б комнату всегда в сопровождении маленькой черепашки по имени Зербинетт, ее служанки. О сколько радости мне доставляла Хризаржер, когда я часами глядела на нее, любуясь тысячами огоньков, переливавшихся на ее спине в лучах луны или солнца! Обе они погибли во время катастрофы По случаю этого пожара я получила много стихов. Большинство из них не были подписаны. Но я их все-таки сохранила. Вот одно из таких стихотворений, которое мне больше всего понравилось:

(Перевод Н. Паниной)

Хозяин гостиницы, которая сегодня вошла в большую моду, прислал мне письмо, привожу его здесь дословно:

«Мадам,

Если Вы согласитесь в течение месяца каждый вечер ужинать в большом зале, я предоставлю в Ваше распоряжение один из апартаментов второго этажа, состоящий из двух спален, большого салона, маленького будуара и ванной комнаты. Само собой разумеется, что апартамент этот предлагается Вам бесплатно, при условии что Вы согласитесь выполнить мою просьбу…

Соблаговолите принять… и т. д., и т. д.

Примечание. Вам придется оплачивать лишь содержание растений в Вашем салоне». (Следует подпись.)

Грубость неслыханная. Я дала поручение одному из друзей немножко потрясти этого наглеца.

Дюкенель, который в ту пору был по-прежнему добр ко мне, пришел через несколько недель и сообщил, что получил гербовую бумагу от «Ла Фонсьер», страховой компании, с которой я за день до катастрофы отказалась подписать договор. Компания эта требовала с меня довольно крупную сумму за причиненный дому ущерб. Дом и в самом деле сильно пострадал, третий этаж был почти полностью уничтожен, и зданию грозил долгосрочный ремонт.

У меня не было требуемых сорока тысяч франков. Дюкенель предложил устроить бенефис, который, уверял он, избавит меня от всех этих неприятностей. Де Шилли с радостью вызвался сделать все возможное, чтобы помочь мне.

Бенефис получился на славу, особенно благодаря присутствию совершенно очаровательной Аделины Патти. Никогда еще молодая певица, бывшая тогда маркизой де Ко, не пела на чьем-либо бенефисе. Весть о том, что Патти будет петь для меня, принес Артюр Мейер. А ближе к вечеру пришел ее муж рассказать, какая для нее радость выразить мне таким образом свою симпатию.