Андреа Питцер - Тайная история Владимира Набокова

Отвращение к антисемитизму, которое позднее проявится в творчестве Владимира Набокова, воспитывалось отцовским примером. В своих статьях В. Д. Набоков задавался вопросом, почему культурный город представлен практически безграмотными присяжными заседателями (позднее выяснилось, что «случайный» отбор присяжных носил отнюдь не случайный характер), почему обвинения против Бейлиса оборачиваются вердиктом против целой религии, почему нормы судопроизводства постоянно попираются, а «бредни… из антисемитской литературы низкого пошиба» подаются под видом научно обоснованных и принимаются в качестве улик. Отмечая вырождение российского правосудия, Владимир Дмитриевич писал, что еще десять лет назад подобная инсценировка судебного процесса «была бы невозможна».

Обвинение решило сыграть на страхе и предрассудках присяжных. Привели священника и попросили его рассказать о еврейских обрядах. По словам батюшки, выходило, что христианская кровь используется иудеями в таком множестве ритуалов, что корреспондент газеты Times of London поразился, как это евреям до сих пор хватает христиан. Американец Джордж Кеннан (племянник и тезка которого годы спустя будет приветствовать Солженицына на Западе) отметил, что в Думе серьезно обсуждается существование иудейской секты, практикующей религиозные убийства христиан. Дебаты были ожесточенными и не предвещали ничего хорошего. Один депутат пригрозил, что если российские либералы не позволят осудить еврея, убившего христианского ребенка, им скоро некого будет защищать, потому что всех евреев перебьет разъяренная толпа.

Эти страшилки звучали столь абсурдно, что их не приняли даже журналисты, поддерживающие сторону обвинения. Многие видные юристы страны подключились к защите подсудимого и опровергали один навет за другим. После почти двухчасового совещания суд присяжных, состоявший из русских православных христиан, вынес вердикт «невиновен» и освободил Бейлиса.

В 1903 году Россия шокировала мир погромами в Кишиневе; следом разразилась позорная Русско-японская война, нанесшая жестокий удар по патриотизму и национальному единству народа. Десять лет спустя, когда учителя советовали Владимиру пойти в политику – ради будущего страны! – спираль истории сделала полный виток. Погромщики затеяли дело Бейлиса; годом позже та же некомпетентная власть позволила втянуть себя в войну.

Проблемы, которые поставит эта новая война, царю снова окажутся не по силам. На сей раз, однако, Николай II будет не одинок: безумие охватит бо́льшую часть цивилизованного мира. Комментируя процесс Бейлиса, некий газетный обозреватель определил евреев как «исключительно преступную породу» и взмолился: «Упаси Бог Россию от равноправия евреев, ибо оно страшнее огня, меча и открытого вторжения врагов». Вышло так, что желание газетчика сбылось, и с его осуществлением закончилось детство Набокова.

Летом 1914-го мир вступил в войну, а Набоков стал поэтом. Он уже не первый год сочинял стихи, но в то лето, когда убили эрцгерцога Франца Фердинанда, Владимиром овладела своего рода лихорадка, от которой он не излечится уже никогда. Позднее эта метаморфоза прочно свяжется в мыслях Владимира с беседкой посреди узкого мостка в летнем имении Набоковых, где ромбы витражей горели, точно драгоценные камни, в решетке окна недоставало нескольких стекол, а на побелке предвестником грядущего катаклизма чернела надпись: «Долой Австрию!»

Впрочем, пятнадцатилетнего Набокова слишком надежно укрывали от вихрей истории, и Первая мировая война его практически не затронула. Те шесть лет, на которые Уилфред Оуэн – трагический поэт Великой войны – был старше Владимира, пропастью пролегли между двумя поколениями. Вскоре Набоков обратится к образам людей, чьи жизни сломала европейская бойня, но военным писателем так и не станет.

Зато станет в непредсказуемом порыве вдохновения писать романтические стихи. Он вспоминал, как сочинял и многократно переделывал в уме свое первое настоящее стихотворение и, лишь отшлифовав каждую строчку, решился прочесть его матери, которая, как он и надеялся, растроганно прослезилась.

В июне приехал погостить двоюродный брат Юрий, рассказавший, что у него, шестнадцатилетнего, амуры с замужней графиней и генеральской женой. Следующим летом у Набокова тоже вспыхнул роман – с Люсей Шульгиной, пятнадцатилетней петроградской барышней, отдыхавшей на даче в Рождествено. Август 1915 года пролетел для Набокова в упоении тайных свиданий, происходивших в дядиной рождественской усадьбе. Питался он одними фруктами, которые буфетчик по распоряжению матери каждую ночь оставлял для него на освещенной веранде. Мать переписывала любовные стихи, которые читал ей сын, в особый альбом, но вопросов, боясь разрушить то ли его, то ли свои иллюзии, не задавала. Отец, более практичный или же более подозрительный, подвергал сына-подростка неприятным расспросам, опасаясь, как бы тот не стал раньше времени папашей.

Владимир был охвачен вдохновением и любовью, а Европу охватило пламя братоубийства. В войну вступали все новые страны, и Владимира Дмитриевича как прапорщика запаса мобилизовали в пехоту. Елена Ивановна устроила лазарет для бойцов и принимала в его работе личное участие, однако считала свою помощь раненым ничтожной в сравнении с их нуждами. И сокрушалась, что эти вчерашние крестьяне, как им ни помогай, в душе сохраняют привычное раболепие.

Война вызвала в России всплеск патриотизма, о чем десятилетиями мечтал Николай II. Санкт-Петербург переименовали в Петроград: как может столица называться по-немецки? Владимиру Дмитриевичу пришлось забыть о своей политической деятельности.

Европа впала в паранойю. Британский парламент обсуждал якобы действующую в стране шпионскую сеть. Немцы боялись, что депортированные Россией соотечественники ведут подрывную работу против своей родины. Подозрения заразили весь континент, дав повод «импортировать» концентрационные лагеря из далеких колоний в породившую их Европу.

Сотни тысяч ни в чем не повинных гражданских лиц – как мужчин, так и женщин – награждали позорным клеймом «пособников врага» и арестовывали. За первый год войны Британия изолировала больше тридцати двух тысяч немецких, венгерских и австрийских мирных жителей призывного возраста. В немецких лагерях находилось больше ста тысяч французов, британцев и русских. В России к 1917 году интернировали свыше трехсот тысяч гражданских лиц родом из Германии и других центральноевропейских держав. Мирных жителей держали в тюрьмах и лагерях во Франции и Соединенных Штатах, Австрии, Венгрии и Румынии, Египте и Тоголенде, Камеруне и Сингапуре, Индии и Палестине, габсбургских землях и Болгарии, Сиаме и Бразилии, Панаме и Гонконге, Австралии и Новой Зеландии. Учреждения, существовавшие до рождения Набокова разве что на Кубе, расползались по всему земному шару.