Владимир Броневский - Записки морского офицера, в продолжение кампании на Средиземном море под начальством вице-адмирала Дмитрия Николаевича Сенявина от 1805 по 1810 год

30 июня прибыл в Кастель-Ново генерал Лористон с поручением от главнокомандующего генерала Мармонта для распоряжений касательно опорожнения провинций. После обыкновенных приветствий начались переговоры. Лористон просил уверить бокезский народ, что Наполеон обещает забыть все прошедшее. Адмирал отвечал, что лучший образец успокоить жителей был бы тот, чтобы торжественно обнадежить, что они не будут обременены налогами, контрибуциями, деланием дорог, поправлением крепостей без платы, избавлены будут конскрипций, словом, что они будут наслаждаться тем же спокойствием и благоденствием, каким пользовались под управлением российским. Лористон дал слово, конечно, не с тем, чтобы его исполнить, ибо правительство его приняло систему содержать солдат на счет жителей. С своей стороны Лористон требовал, чтобы возвратить все взятые рагузские суда, поелику республика пребывала будто бы всегда нейтральной; на сие адмирал отвечал, что сам он издал прокламацию и объявил, что глава французского народа, присоединяя республику к своим владениям, не прежде признает нейтралитет ее, как когда российские войска оставят Катаро и Корфу, да к тому ж само французское правительство незадолго пред тем повелело считать доброй призой суда ионические именно за то, что оная республика занята российскими войсками. Вследствие многих сему подобных переговоров, адмирал положил срок сдачи 15 августа, уповая до того времени получить подтвердительные наставления от графа Разумовского из Вены, и по наружности сделал приуготовление и вид согласия на опорожнение области. Потом объявил австрийским полномочным, что Катаро, во исполнение статьи мира, сдана будет прямо французам, а не им. Встревоженные таковым объявление, они 31 июля прислали ноту, в коей сильными и справедливыми доводами протестовали против непосредственной сдачи Боко ди Катаро французам. Вслед за нотой сами приехали на адмиральский корабль, прежние угрозы переменив на ласковые убеждения, признались откровенно, что причина, для коей они столь сильно настаивали на сдачу, была та, что Мармонт и Лористон уверяли их и честью своей ручались, будто бы адмирал пригласил англичан для занятия Катаро.

Адмирал, получив столь нужный ему протест, объявил Лористону, также и господин Санковский, что до получения высочайших повелений никогда и не думано приступить к опорожнению провинций, тем более, что еще нет примеров в истории, чтобы выполнение мирных статей когда-либо могло иметь место прежде размены ратификаций. Лористон, удивленный такой переменой, прекратил переговоры и, свидетельствуя личное свое уважение адмиралу, сожалел о потерянном времени, и, прощаясь, по обычаю французских дипломатов, сказал: «что он от сей остановки опасается весьма бедственных для Европы следствий и что адмирал сим отлагательством навлечет государю своему и отечеству большие неприятности».

Австрийские дипломаты благодарили адмирала за участие, принимаемое им в трудном их положении. Однако ж, хотя и прибыл 13 августа от посла графа Разумовского курьер с депешей министра морских сил, в коей содержалось подтверждение воли государя относительно сдачи Боко ди Катаро австрийцам; но как депеша сия была отправлена до получения донесения о заключении Убрием мира, то адмирал отвечал им, что решился ожидать новых повелений императора и прежде получения оных Катаро не будет сдана ни французам, ни австрийцам.

Митрополит, известный своей тонкостью в политических делах, представлял в сие время, хотя и стороной, немаловажную особу; и не допустил обмануть себя, ни ласкательством, ни щедрыми обещаниями. Французы, кроме гласных переговоров, употребляли все тайные способы. Митрополит нужен им был как для удержания в повиновении бокезцев, так и для будущих их видов на Герцеговину и Албанию, где он по духовному своему сану имел великую власть. Митрополит хитро узнал о намерении французского правительства, открыл глаза соседственным пашам, что значительные подарки, данные от французов скутарскому и требинскому пашам, не послужили ни к чему. Лишь только адмирал возгласил к жителям Герцеговины, депутаты их явились с предложением услуг, а паши, подобно Али паше Албанскому, остались добрыми нам приятелями и ничего, по внушению французов, ко вреду нашему не предпринимали.

По отъезде Лористона австрийские полномочные снова подали несколько нот, просили, убеждали, настоятельно требовали, снова потеряли границу умеренности и позволили себе неприличные выражения; адмирал нашел благоразумным не входить с ними ни в какие дальние пояснения. Наконец 26 августа фельдъегерь привез высочайшее повеление от 31 июля о всемерном продолжении военных действий и, если Катаро сдана, взять и занять все прежние позиции, какие до мира, подписанные Убрием, но не утвержденного императором [54], флот и армия наши имели. Должно себе представить, сколько обрадован был адмирал таким повелением, которое оправдывало его осторожность и все распоряжения, предпринятые им по собственному усмотрению. Дабы иметь время собрать нерегулярные войска, адмирал, пригласив митрополита и всех частных начальников, объявил им волю государя и на другой же день часть флота и все корсары отправились в море, имея повеления в отдаленных местах от Рагузы брать неприятельские суда.

Таким образом, усиленное троекратное приглашение Убри, лестные убеждения Евгения, вице-короля Итальянского, настояния Лористона, Беллегарда и л’Эпина не поколебали твердости Сенявина и доказывали притом, коликую важность Бонапарте приписывал удалению нас от Далмации и занятию войсками его Катаро. Цель его при заключении мира, конечно, была только та, чтобы обмануть бдительность Сенявина, занять Катаро и усилить прочие пункты, приближающие его к Герцеговине и Албании, а потом, наводнив Далмацию войсками, открыть явно свои виды на владения Порты, завладеть оными, либо заставить державу сию содействовать ему в злобе его против России; но осторожное и благоразумное поведение адмирала поставило непреодолимую препону всем его замыслам. Старание французов разгласить скорее о мире, заключенном между Россией и Францией, в другой стороне доставило им великую пользу. Неаполитанский двор почитал себя совершенно оставленным Россией и англичане, думая то же, оставили Калабрию мщению французов, и мир сей для несчастных калабрийцев имел действия весьма противные тем, которые Сенявин умел отклонить от бокезцев. Наполеон, узнав о нападении на его войска, как сие видно будет, негодовал, гневался и ложь «Монитера», изобличая его неудачу, каковую он не привык переносить, служила Сенявину наилучшей похвалой и наградой. Напрасно наемные журналисты старались всех уверить, что Катаро взята, о чем в Венеции в театре при барабанном бое объявили, напротив того, скоро везде узнали, что Сенявин, не дав обмануть себя переговорами, разбил славных его генералов и остался спокойным обладателем провинции Катарской.