Иван Жиркевич - Записки Ивана Степановича Жиркевича. 1789–1848

…В 1844 г., еще летом, начались толки и суждения о плохом урожае хлеба по губернии; генерал-губернатор Дьяков и губернатор Клементьев, [565]осмеивая пророчество, утверждали, что это обыкновенная уловка витебских помещиков просить о льготах и пособиях. С сентября начали поступать об этом от предводителей и земской полиции форменные донесения, но господа главноначальствующие не только не давали этим известиям веры, но даже нимало не озаботились от себя хотя поверхностно удостовериться в справедливости; наконец в декабрь месяце крестьяне одного помещика послали графу Орлову [566]жалобу, что они умирают с голоду, а помещик не только собственный, но даже и их хлеб обращает на винокурню. Из Петербурга был прислан особый жандармский штаб-офицер исследовать жалобу. Первый он, а потом уже губернский предводитель прямо от себя к министру донесениями произвели тревогу. Вместо того чтобы обратить внимание тотчас и предварительно принять какие нужно меры, если справедливо донесение, чем бы выигрывалось время к пособию, в начале февраля (1844) отправился в Витебск через Псковскую губернию, в коей тоже открылась нужда, товарищ министра Сенявин; [567]он повез с собой кучу денег и чиновников. Не знаю, что он делал во Пскове, но, приехав в Витебск, он приступил немедленно собирать нуждающихся и лично выдавать им пособие; должно заметить, что по городу Витебску нужда была еще вовсе не чувствительна, ибо цена хлеба на рынках не превышала 1 рубля 20 копеек или 1 рубля 30 копеек за пуд муки ржаной, но едва почуяли присутствие благодетеля, и внутренние, и внешние поселяне кинулись на покормку; горожане бросились по квартальным и частным надзирателям полиции собирать записки о бедности. Записка просящему стоила иногда 25, 20, 15 и даже 10 копеек серебром, а он получал за это 2, 3, 5 и 10 рублей, а внешние более отставные или бессрочно отпускные солдаты наводнили город, цены на муку поднялись вдруг и через неделю дошли едва не до 3 рублей за пуд.

Заметить должно, что ежели бы не только в декабре, но даже и в феврале уже обращено было внимание на бельские промыслы, на московскую и калужскую торговлю хлебом, – весной, в мае месяце, рожь могла продаваться с небольшим за 10 рублей четверть на ассигнации, но внезапно произведенное потрясение разлилось и туда, и там цены тот же час стали подниматься, но в Витебской губернии собственно торгующих хлебом купцов нет, а в городах этим занимаются перекупщики, и коль скоро однажды цена где подымется, то оная уже держится не месяцы, а годы и умышленно поддерживается главными спекуляторами.

Затем начались толки, как и чем пособить помещикам, – разумеется, деньгами. Но ссужать на слово не приходилось, а имения более 9/10 числа оных по губернии заложены уже в кредитных учреждениях. Решили раздать прежде небольшой запасный капитал, предназначенный именно на этот предмет, а потом разрешить в заложенных имениях (?). Если бы это было разрешено в равной сил на всех, тут по крайней мере не давалось бы повода к ропоту, но положили образовать уездные комитеты под руководством предводителей, или, приличнее выразиться, их письмоводителей, для рассмотрения нужд просящих пособие и в соразмерности определять количество пособия. Разумеется, если кто из просящих имел более веса по дворянству, тот и получил более, а слабейшему доставались последние крохи, но и это еще не беда, если бы хлеб можно было достать сходно на месте.

Я утверждал и теперь утверждаю, что вернейшее пособие было бы, если бы высшее управление прежде всего устремилось на пункт начального заготовления хлеба; там без подряда и контрактов, но прямо из первых рук купило бы хлеба до 200, 300 или даже до 500 тыс. четвертей; сплавом оный двинуло по Двине и вместо денег предложило бы хлеб по обошедшейся казне цене, – тогда это было бы чистое благотворение и пособие, и в последующий год не было бы голода; но даже если уже решено было давать пособие деньгами, то можно же было сообразить, что кто богаче, тот скорее может сыскать сторонний кредит, нежели бедный. Почему было не ограничить количеством душ имущества кому давать помощь; тут никто не мог бы жаловаться. Можно было бы богатым предоставить путь просить особенно пособие, бедным дать без процентов или с должайшей рассрочкой, а богатым – на обыкновенных условиях.

Что же вышло из настоящего распоряжения? Денег разбросано множество, с надеждой (но, уверяю, тщетной) к возврату. Хлеба не куплено, ибо купить было негде, и поселяне не только чтобы утолить голод свой, но оставили и последующий год поля свои без засевов. Казалось бы, как хотя опыту не научить к лучшему распорядку!

В 1845 г. опять оказался неурожай, что не только предвидеть, но даже непременно полагать следовало, а между тем и в чужих краях оказался голод. Требования через Ригу хлеба за границу подняли цену оного до несоразмерности. Тогда уже казна распорядилась подрядом заготовить большое количество хлеба и часть оного сплавила по Двине, но позже всех частных караванов и без малейшего о том по губернии оглашения, так что мы, живущие на берегу реки и там, где была складка хлеба, услышали после, что хлеб продавался по точной рынковой цене, а ежели и с некоторым понижением, то единственно в руки перекупщиков.

Это отчего случилось? Вот причина: не губернское начальство, а министерство стало уже заботиться о дальнейшем ходе последствий неурожая; повсюду разослало своих чиновников; те на местах и по переписке еще в июне 1845 г. утвердительно удостоверились, что опять должен быть неурожай; за границей, особенно в Пруссии, цены были умеренные; тогда министерство сделало распоряжение купить прусской ржи четвертей до 500 тыс. и через Ригу поднять ее на легких судах вверх по Двине и предложить нуждающимся витебским помещикам, сперва для покупки, а потом хотя в ссуду по ценам, во что обошелся казне хлеб.

Операция сама по себе обошлась дорого, а на беду с конца июля пошли дожди, хлеб в худо покрытых лодках подмок и испортился, деньги, розданная в ссуду, истратились на другие предметы, и хлеб этот просто прогулялся по Двине. Тут уже стали думать не о пособии и благотворительности, а чтобы поправить сделанную ошибку, только о выручке издержки, – и вот истинная причина безгласности о спущенном в 1846 г. хлебе и о продаже оного по рыночной цене.

Главное управление государственными имуществами несколько благовременнее стало принимать меры для обеспечения своих крестьян, но тут формы, многосложность, а более корысть уничтожают цель благотворения. Подрядчики подняли цену сперва на хлеб, а потом на подвоз оного, и местные чиновники помогли злоупотреблениям; мне в точности известно, ибо я слышал прямо от самого блюстителя за торгом и распорядителя в передаче крестьянам хлеба, что первоначально присланный хлеб из Смоленской губернии в Витебскую через Поречье, на пути своем освидетельствованный местным управляющим палатой и вице-директором департамента, на пристань доставлен подмешенным и частью негодным даже в пищу, и когда я спросил, как же он не забраковал этого хлеба, он мне отвечал: