Иван Жиркевич - Записки Ивана Степановича Жиркевича. 1789–1848

По окончании обеда граф вводил своих гостей в 1-ю гостиную, где стол перед диваном ломился уже под тяжестью наставленных всевозможных, домашнего производства, сладостей, и беседовал с гостями до 5-ти часов. Едва пробивали они, граф с последним боем вставал со своего места и, не взирая на тех, кто у него в это время был, просил извинения и бегом отправлялся опять за кулисы, подготовляя сам все к спектаклю, который начинался в 6 1/2 часов, оставляя гостей своих делать, что им угодно.

В обхождении своем он был чрезвычайно любезен и приветлив, с крепостными людьми добр и помогал нищим, которых два раза в неделю собирали к нему на двор и оделяли медными деньгами.

При театре во время спектаклей караул был всегда от моей роты, и караул этот обходился мне весьма дорого. В последнем действии пьесы граф требовал в свою ложу караульного офицера, вручал ему пять пятирублевых (синеньких) ассигнаций, а иногда одну 25-рублевую (беленькую) ассигнацию, всегда истертые и разорванные и весьма часто между ними фальшивые, так что, получив их для солдат и кладя в артельную сумму, все фальшивые, негодные к размену ассигнации падали на мой счет, ибо обращаться к графу совестился, в особенности испытав, как один раз он отрекся офицеру, возвратившему ему тотчас по получении от него одну из негодных ассигнаций, говоря, что он таковой никогда не давал ему, и в три года проделки эти мне стоили не менее 1 тыс. рублей ассигнациями.

От громадного состояния графа Сергея Михайловича Каменского вскоре ничего у него не осталось, и, когда он умер четыре года спустя, буквально нечем было его похоронить, а сыновей его, прижитых от Куриловой, поместили в корпус на казенный счет.

В 1817 г. государь был в Орле, и Каменский на это время выехал в деревню, где, как сказывали, женился на Куриловой тайно от матери, не хотевшей слышать и признавать эту свадьбу до самой своей смерти. Первым визитом в городе государь почтил фельдмаршальшу, не дозволяя ей говорить с собой о сыне, говоря, «что полоумного могила исправит». Нынешний же (1847) государь Николай Павлович, [325]будучи великим князем, в следующем году (1818) посетивший Орел, показал ему еще более свое неудовольствие. Граф вздумал послать навстречу к великому князю нарочного, прося осчастливить его дом занятием для пребывания в Орле. Приказано было отвечать, «что ему, вероятно, уже приготовлена квартира». После подобного ответа губернский предводитель дворянства был столь бестактен, что приготовил насчет дворянства обед великому князю в доме Каменского, и тот во время стола по старшинству своего звания уместился возле великого князя, который целый обед, совершенно отвернувшись от него, проговорил с лицом, сидевшим по другую его сторону.

В начале 1819 г. через Орел проезжал граф Аракчеев. Как водится, караул к его квартире был дан от моей роты. Ординарцев я представлял лично, и граф не узнал меня. Когда я вышел, один из приближенных напомнил ему обо мне, и он тотчас же велел вернуть меня, обошелся со мной самым дружеским образом, благодарил за прежнюю мою службу при нем и усадил меня вместе с генералами: бароном Корфом, Уваровым, Плохово и Эйлером. При этом случае Аракчеев сказал барону Корфу, что едет в военные поселения.

– Ну, что, барон, я думаю, вы все браните меня за них? У меня есть неотвергаемое оправдание – воля моего государя! Все осуждения я охотно беру на свой собственный счет. Пройдет не более десяти или пятнадцати лет, пусть тогда судят и осуждают меня.

Меня же Аракчеев более всего расспрашивал о Каменском и о его чудесах и несколько раз во время моих рассказов вздыхал и пожимал плечами.

Капитан Шишкин и семейство графа Чернышева. – Я отправляюсь с ротой в их имение. – Доброта и радушие Чернышевых. – Жизнь богатого русского помещика в деревне. – Затеи графа. – Получаю новое назначение. – Отъезд. – Встреча с графиней Каменской.

В числе других командиров 59-й легкой ротой командовал капитан Гаврила Шишкин, квартировавший верстах в семи от Орла, в имении графа Чернышева, [326]Тагине. Этот человек был самой черной души, и не было подлости, на которую бы он не был способен. На себя надевал по нескольку орденов произвольно, не имея на то никаких прав. Солдат своей роты отправлял в Малороссию верст за 200, в свое имение, для работ. До смерти загонял сквозь строй несколько человек, показав их умершими. От крестьян разными изворотами домогался провианта, следуемого на солдат, обращая оный в свою пользу. Сделав лично связь в доме графа Чернышева с крепостной его девкой, подучил своего человека броситься в ноги графини [327]и просить дозволения перевенчаться с ней и затем открыто продолжал с ней связь. Будучи сердит на графиню за то, что она видимо старалась его избегать, никогда не выходя из своих комнат в редкие его посещения к ним, он дозволил себе сыграть с ней варварскую и подлую шутку. Квартира его была расположена в деревне, по другую сторону озера, в саженях трехстах от дома Чернышевых, но так, что из окон помещичьего дома все можно было видеть, что делается под окнами его квартиры. Зная, что графиня вставала обыкновенно довольно рано, часу в шестом, он в самое это время послал с непременным приказанием доложить графине, чтобы она не тревожилась, если услышит барабанный бой, так как перед его квартирой будут гонять сквозь строй несколько человек. Действительно, в скорости барабаны затрещали. Графиня, нервная женщина, как была в одном платье, бросилась пешком по грязи, а это было в начале октября, в другую деревню – за 6 верст и до того перепугалась и вместе с этим простудилась, что в тот же день слегла в постель, опасно заболев… [328]

…Меня приняли с распростертыми объятиями, все семейство обошлось со мной, женой и всеми моими офицерами, как родные, и я не знаю, чтобы когда-нибудь можно было иметь более покойного и приятного постоя, которым мы все пользовались. Стоянка эта еще более пришлась мне по сердцу, что самый близкий сосед из командиров роты был мой добрый и благородный Данилов, получивший около этого времени в командование роту. У Чернышевых я простоял до окончательного разделения запасных рот по бригадам, т. е. до половины июля 1819 г. В это время я был произведен в подполковники, 1 июля 1819 г.

Семейство Чернышевых, кроме мужа и жены, заключалось из одного сына [329]и шести дочерей, [330]и с ними вместе жила 90-летняя старуха, мать графини, генеральша Квашнина-Самарина. [331]В буквальном смысле могу сказать, что с прибытием моим оно умножилось мной и женой моей, ибо мы никогда не расставались, целые дни проводя вместе. Обыкновенно утром, часу в девятом, две или три молодые графини являлись к нам, уводили или увозили мою жену. К обеду в дом я приходил со всеми моими офицерами и расходились оттуда никогда не ранее 10 часов вечера, а иногда за полночь. Каждый день музыка, танцы, прогулки верхами, в экипажах, устройство разных сельских забав, партия в вист или в бостон, – наполняли целый день и не давали возможность заметить, как он быстро пролетал, сменяясь другим, еще более приятным, а старики Чернышевы, наидобрейшие люди, баловавшие всех нас, как детей своих, из всех сил старались доставлять наибольшее развлечение, тем более что и сами любили таковое. Для солдат моих по постою была сделана уступка всей крупы и по 12 фунтов муки в месяц с человека, что шло на их артель, а летом им давалась легкая земляная работа или кошенье, с платой и с угощением. Для моего дома и для офицеров ежедневно высылалось из конторы все довольствие: хлеб, крупа, мясо, вино, масло, яйца – словом, все, что нужно в хозяйстве, и это отдавалось людям и фельдфебелю, ибо за все семь месяцев я не помню и не знаю, чтобы кто-либо из офицеров не обедал двух раз у графа. В день именин жены моей, 21 апреля, из соседних деревень утром приехало ко мне несколько ротных командиров и офицеров других рот; я приготовил для них завтрак, не предполагая их задерживать к обеду, рассчитывая сам отправиться обедать к графу, где тоже одна из дочерей была именинница. Но как изумился я, когда часу в десятом увидел целый поезд из графского дома с цветами ко мне. Графиня с матерью в кабриолете, граф с дочерьми пешком, и у каждого на руках по горшку роз или букету цветов. Позади несколько ливрейных слуг с носилками, установленными всеми возможными пирогами, соусами и др. кушаньями, и все это явилось у нашего порога с упреком, «что я зову к себе друзей издалека, а о ближайших или забыл, или не хочу видеть!». Пир пошел горой, и далеко за полночь мы расстались.