Иван Жиркевич - Записки Ивана Степановича Жиркевича. 1789–1848

Надо сказать, что я заметил пред этим, что Флиге сделал привычку, или умысел, навещать меня по делам службы в сюртуке, что мне вовсе не нравилось, что я и старался отстранить, не приглашая даже тогда садиться у себя в кабинете, когда в другое время всегда принимал его приветливо, и это он, должно быть, заметил, вследствие чего стал забрасывать меня пустыми своими записками, так что иной день я получал от него штук до десяти.

Выведенный последней запиской Флиге из терпения, я отвечал ему, что я искал в законах формы переписки с жандармскими штаб-офицерами, но ближайшего применения не нашел, как ту, которая указана для командиров батальонов внутренней стражи (те губернатору доносят, а губернатор к ним пишет отношениями), что отчетом в моих действиях я обязан только государю и сенату. Но привыкнув все делать гласно и из личного моего к нему, Флиге, уважения, на этот раз – в последний – я и ему даю отчет… и тут прописал все, что он сам писал к Загряжскому и ко мне, что мы оба уже сделали, что отвечали ему, Флиге, и заключил тем, «что, сделавши свое дело, окончание предоставляем обыкновенным формам судопроизводства и что, кроме понуждения, я не имею власти определить, когда и как дело кончится».

Разумеется, ответ мой ему не понравился. Он возразил мне, что я его обидел, применив его к офицеру внутренней стражи; что он имеет счастье носить один мундир с графом Бенкендорфом, и это мне должно быть известно, ибо я недавно сам оставил военную службу. Ответ мой ныне вынуждает его приостановить всякую переписку со мной и впредь все, что дойдет до его сведения, на основании «секретной инструкции» будет прямо доносить своему графу.

Я благодарил Флиге за первое со времени нашего знакомства приятное для меня извещение, ибо окончание этой корреспонденции много убавит у меня дела – и затем я решился все записки Флиге, от прибытия моего в губернию включительно с последним отзывом, а также и копии с моих отношений представить министру с просьбой устранить от меня назойливую и бесполезную переписку жандармского штаб-офицера, а равно и фамильярные, в сюртуке, визиты.

Вслед за тем граф Бенкендорф при особом письме выслал мне секретную инструкцию, на которую ссылался Флиге, выставлена вполне цель учреждения жандармов, коих обязанность заключается прямо в том, чтобы все, что частно дойдет до их слуха, сообщать словесно вроде предостережения начальникам губернии для их прямых действий и только в случае требования самого начальника давать записки, но вовсе не в обременении их или не в надзор за ними и наставлении; и в письме ко мне граф Бенкендорф поручает особому моему покровительству обоих своих штаб-офицеров, «из коих, – пишет он, – на Флиге возложена обязанность лишь по делам, относящимся до удельных крестьян», следовательно, вовсе не до дорог или до земской полиции, как тот мечтал и блажил при Загряжском и со мной.

Очень скоро по приезде моем в Симбирск проезжал через оный граф Строганов, товарищ министра внутренних дел, который пробыл тут несколько дней. Посетив присутственные места, зависящие от министерства, обозрел поверхностно архив губернского правления, поверил возможность и скорость выправок и, кажется, остался вообще доволен. Из разговоров его со мной более замечательные приведу здесь.

О жандармах.

– Как вы с ними в сношениях? Откровенны или нет? Ладите ли с ними? – спросил граф (это было еще до последней записки Флиге).

– Не знаю, можно ли и должно ли быть откровенным с жандармами, – отвечал я. – Они приставлены наблюдать за нами, пускай доносят что хотят обо мне, я об этом не забочусь, ибо на совести ничего не имею. Отношений их к предместнику моему одобрить я не могу, ибо имею у себя образчики, не им в пользу служащие.

Граф Строганов взял два дела из канцелярии, заключающие в себе переписку губернатора Загряжского с Флиге о ставропольском исправнике и о прочих делах.

– Это правда, – заметил Строганов по прочтении дел. – Записки Флиге писаны не совсем в приличных выражениях; но, поверьте мне, что к вам никто так писать не осмелится, а Загряжский сам подал поводы.

О городской тюрьме.

– Вряд ли все это хорошо и практично, что так хорошо содержатся. Тепло, опрятно, сыто – много найдется охотников для такой удобной жизни!

О Доме трудолюбия, воспитательном заведении Общества христианского милосердия.

– Это так хорошо, что я в Петербурге ничего лучшего не видывал. Но знаете ли, что именно необыкновенно? Во всем виден практический смысл, которым здесь руководятся, начиная с воспитания и кончая самым помещением. Воспитанниц здесь не готовят для блестящих приемов в салонах, где бы они принимали гостей и болтали бы “des jolis riens” по-французски, а выйдут хорошие помощницы для своих неимущих родителей, могущие сами зарабатывать себе кусок хлеба, и, возвратясь отсюда в свою семью, не будут тяготиться той бедной обстановкой, в которой, быть может, им во всю жизнь придется жить, так как глаз их с малолетства привык к тому, что их теперь окружает. А где они в настоящее время живут – это клетка, в которой порожнего угла нет. Но все так чисто, опрятно, уютно. Непостижимо – кем все это держится и кто этим руководит?!

На замечание мое, что душа всего этого учреждения – князь Баратаев, он заметил:

– Необыкновенный человек. Но вредный для себя: языку дает большую свободу.

– Тем не менее, ваше сиятельство, – сказал я, – он мог быть употреблен с большой пользой на службе, как, например, губернатором, чего, как я слышал, он сам желает.

– Никогда! – возразил граф.

Благородный пансион граф Строганов нашел для Симбирска недостаточным. О заведении приказа общественного призрения заметил мне, что «много-много будет мне трудов и забот».

Накануне отъезда своего граф просидел у меня утром часа полтора и в разговоре спросил у меня:

– Кто здесь содержит откуп?

– Кузин, Позен и K°, – отвечал я, – а представитель этой фирмы Бенардаки. [452]

– Это что за человек? Знакомы ли вы с ним?

– Сомнения нет. Как не быть знакому с откупщиком? Весьма умный и замечательно способный человек.

– А знаете ли вы, что дает откуп полиции?

– Нет, меня это мало интересовало, ибо я знаю, что все чины от мала до велика находятся у них на жалованье.

– Я могу вам кое-что сообщить по этому предмету, – сказал граф. – У меня есть привычка исправников возить с собой и расспрашивать их о всех делах в их уездах и между прочим чем и как содержат они себя. Многие указывали на получаемое жалованье, на свои собственные имения, но никто не заикнулся о каких-либо косвенных доходах. Только два исправника вашей губернии, буинский и симбирский, на мои расспросы прямо мне сказали, что главная поддержка их благосостояния находится в зависимости от откупщика, от которого определено им в год: первому 2500 рублей, а последнему 3000 рублей, и что всего оригинальнее – это замечание, которое мне сделал буинский исправник: «Смею доложить вашему сиятельству, что только в одном месте начальство и чиновники не берут с откупа, а то везде!» – «Где же?», – спросил я. «Там, где его нет!», – отвечал он. Но мы отдалились от нашего разговора о Бенардаки, скажу вам, что, слыша от вас такой об нем отзыв, мне бы очень хотелось с ним познакомиться…