Иван Жиркевич - Записки Ивана Степановича Жиркевича. 1789–1848

В 6 часов утра послал человека с подорожной оповестить полицеймейстера, что новый губернатор ночевал уже в городе. Сей немедленно явился, и я просил его дать мне более приличную квартиру. Он мне объявил, что весь губернаторский дом к моим услугам и что там я могу остановиться хоть сейчас; тогда я повторил вновь свое требование – квартиру. Через полчаса я уже перешел на нее и, очистившись от дорожной грязи, приказал себя везти к бывшему губернатору Загряжскому, которого встретил уже на дороге, ехавшего ко мне. Пересев к нему в сани, я отправился к нему в дом. Загряжского я нашел в совершенном отчаянии; указ о смене его был получен в Симбирске 25-го числа, а до того времени он и не думал о том. Первое, что он мне предложил, – это очистить для меня дом, но я ему объявил, что если он из Симбирска уедет прямо не из губернаторского дома, то моя нога в оном не будет со дня его отъезда ровно шесть месяцев, что меня сильно расстроит, но, несмотря на все, непременно поступлю таким образом. Затем старался успокоить его, и, как заметно, не без успеха, передав ему мнение и отзыв о нем государя и некоторых министров, так что когда вошла в кабинет его жена, с которой он меня познакомил, то он весело передал ей все мной сказанное, говоря, что положение его не так худо, как он себе воображал. Оба рассыпались в благодарностях за мою деликатность, что я не пользуюсь своим правом и не выживаю их с занимаемой ими квартиры, просили дом их считать своим и, пока не обзаведусь своим хозяйством, сделал бы им честь обедать у них. Поблагодарив за предложение, я дал слово обедать у них этот день, не ручаясь за будущее, и, пробыв у них около часу, вернулся домой, а между тем в городе уже прошла весть о моем внезапном прибытии.

Я объявил полицеймейстеру, ожидавшему меня на квартире, что я в этот день никого принимать не могу, но желал бы лишь видеть у себя вице-губернатора, [444]управлявшего губернией, также управляющего удельной конторой Бестужева и обоих жандармских штаб-офицеров: губернского – майора Стогова [445]и командированного по удельной части – подполковника Флиге, [446]которых просил непременно пожаловать ко мне. Вице-губернатор приехал через четверть часа, а Флиге через час. О Стогове и о Бестужеве полицеймейстер доложил мне, что первый отозвался усталостью, так как он только что вернулся в город, а последний отвечал ему на приглашение «хорошо». Прождавши сих двух господ до трех часов, я поехал обедать к Загряжскому, где, кроме хозяев, обедал еще с нами Флиге.

После обеда, возвратившись домой, часов около шести вечера приехал ко мне старый мой знакомый, бывший губернский предводитель князь Баратаев, и едва мы перекинулись несколькими приветствиями, как доложили о приезде Бестужева. Баратаев тотчас встал и, простившись со мной, вышел (Баратаев был в мундире). Вошел Бестужев, в черном фраке с вытертыми и облезлыми пуговицами. Если бы я и не был предупрежден на счет Бестужева, то и тогда такое неприличие его костюма при первом свидании со мной, как с начальником губернии, могло бы меня удивить, но тут я тотчас понял и цель, и дерзость сего чиновника. Со всем тем, заботясь об исполнении лишь священного слова государя и о настоящем деле, а не о формах одежды, я с приветливостью пригласил господина Бестужева садиться; рекомендуясь ему как новоприезжий, просил о знакомстве, извиняясь, что не предупредил его моим визитом, и просил его вразумления и сведений по общему нашему делу. С первых слов он начал бранить Загряжского, казенную палату и прежнее управление казенных крестьян. В самых резких и неприличных словах отзывался он о сделанных до моего прибытия распоряжениях и с нахальством объявил, «что он сумеет справиться», хотя, видимо, бунтует крестьян их прежнее начальство. Потом, все более и более удаляясь от дела, начал рассказывать мне городские анекдоты, распри Загряжского с ним и с другими и, наконец, свел свою речь к наставлениям меня как управлять губернией. Раза три или четыре я пробовал прерывать его рассказы и сводил речь на настоящее дело, но он как будто бы все увертывался от моих расспросов и еще с большим увлечением продолжал свои россказни. В такой беседе мы провели с час времени, и, когда он встал и стал прощаться со мной, я ему сказал:

– Милостивый государь! Я знаю, что вы не подчинены моему начальству. Но в настоящем деле у нас цель общая – ибо государь повелеть соизволил мне в особенности озаботиться, чтобы переход казенных крестьян в удел совершился мирно и покойно; а так как я должен признаться вам, что, служа постоянно по военной части и не быв помещиком, не знаю всех подробностей крестьянского быта, а между тем по настояниям и моего и вашего начальства должен предполагать, что существует разница между бытом казенного и удельного крестьянина, а потому прошу вас ради пользы службы, если бы вам пришлось делать какие-либо распоряжения, разорительно переменяющие привычки крестьян: приступая к оным, не откажите мне – не письменно, но хоть словесно предварить меня, чтобы я во всякое время был готов, если надобность потребует, вам содействовать…

– Вижу, ваше превосходительство, – отвечал он мне, – цель вашу: вам очень хочется взять удельных крестьян под вашу руку. Это очень легко сделать. Я завтра же рапортуюсь больным, и вы можете распоряжаться, как вам будет угодно…

– Господин Бестужев! – вскричал я, весь вспыхнув от такой наглости. – Я виноват, что повод к такой дерзости вашей подал я сам тем, что с первого раза не осадил вас, когда вы позволили себе явиться ко мне, начальнику губернии, в этом фраке! Знайте, что я не унижу себя принятием ваших на себя обязанностей, но сейчас же вас отрешу и с жандармом прямо отправлю в Петербург при донесении моем государю, а вас заменю другим чиновником.

Он затрясся от испуга и, переменя тон, тотчас стал извиняться, говоря, что, точно, был неосторожен, что от усиленных занятий голова его в напряженном состоянии, часто не помнит, что говорит, и что он просит великодушно простить его и что цель у него точно та же, как и у меня, – исполнить волю и повеление государя. В доказательство того, что он смотрит и почитает меня как хозяина здешней губернии, следовательно, отчасти и своим начальником, – это то, что, когда завтра будут представляться мне чиновники, он прибудет тоже со всеми своими служащими и с рапортом – одним словом, видимо перепугался и образумился.

Как много я ни был предупрежден в Петербурге, но я не думал, чтобы Бестужев был таков, и, предвидя в будущем общее с ним служение, я взял на себя опять пригласить его сесть с собою, стал говорить о деле. Ответы получал пристойные и удовлетворительные, а через полчаса, отпуская его, я же извинился в своей горячности. Просил его не только извинить меня, но не перепускать через порог этого происшествия и размолвки между нами. Просил отнюдь не являться ко мне с рапортом, повторяя, что не признаю себя его начальником в частности, но на случай затруднений при переходе крестьян по воле его же начальства обязан с ним участвовать вместе, и получил от него слово, что все останется между нами, как будто не было размолвки, и никому ни слова не скажет об этом. На другой день он приехал, вместе с прочими чиновниками, в мундире, и я в тот же день в числе значительнейших лиц заплатил ему мой визит. На Святой неделе обедал у него публично – а он между тем, исказив наш разговор, с жалобой на меня в тот же день отнесся к Перовскому и тем положил основу неприязни сего последнего ко мне и настоящему (писано в 1841 г.) неприятному для меня положению.