Лев Шаховской - С театра войны 1877–1878. Два похода на Балканы

С рассветом следующего дня 20 июля мы были уже на ногах. Ночь прошла благополучно, если не считать нескольких выстрелов, прозвучавших около полуночи в горах и заставивших на минуту предполагать о ночном нападении Сулеймана или же черкесов, рыскавших везде по сторонам большими партиями. Я не слыхал этих выстрелов, я спал как убитый, и мне рассказывали только на другой день о происшедшей ночью минутной тревоге. Но пробуждение наше было невеселое. Мысль, что Сулейман-паша сейчас нагрянет сюда из Ески-Загры, возникла в душе с первыми полосками света, блеснувшими на горизонте. И в самом деле, вчера он не решился атаковать нас, быть может, обманутый насчет наших сил, но сегодня через лазутчиков он легко мог узнать о нашем действительном положении и поспешить исправить вчерашнюю свою ошибку. Гурко проснулся раньше всех. Он отдал приказание отряду немедленно подниматься в гору, у подошвы которой мы провели ночь. Гора эта была высокая, крутая и каменистая, по ней проходила вверх неразработанная тропа, извивавшаяся по краю обрыва; правее тропы на склоне горы раскинулось большое и красивое селение Далбока, покинутое жителями. Движение отряда в гору началось до восхода солнца. Задвигались в горы солдаты, заскрипели телеги, арбы, скучилась артиллерия, ожидая своей очереди втягиваться в гору. Прежде всего озаботились о раненых, которых было много после дела под Джуранлы, и их следовало раньше других переправить в безопасное место. Все телеги, какие только были в отряде, какие нашлись в Далбоке, были отданы под раненых, но телег этих оказалось недостаточно. В них поместились тяжелораненые, раненые же легко в руки и ноги и способные еще двигаться отправились пешком в гору. Они тащились, прихрамывая, поминутно присаживаясь на землю или на лафеты орудий, возмущая душу своим страдальческим видом.

Капитан Сахаров нашелся помочь горю; он приказал устроить носилки из полотна палаток, древесной коры и сучьев и нести в этих носилках раненых туркам, взятым в плен под Джуранлы. Такое распоряжение не понравилось было раненым:

– Пешком куда лучше дойдем, – протестовали они. – Турок ведь нехристь, сбросит на камни. Разрешите пешком дойти, ваше благородие, – умоляли они Сахарова, но Сахаров был неумолим, и раненые кончили тем, что двинулись в гору на руках турок.

За ранеными стала подниматься в гору артиллерия. Но тут же с первым орудием, двинувшимся по крутой и каменистой тропе, стало ясно, что подъем отряда в гору будет крайне медленный. Лошади отказывались везти орудия на крутизну; измученные и полуголодные солдаты, взявшиеся за колеса вместо лошадей, только кричали и суетились у орудий и не в силах были внести на себе вверх огромные тяжести. Офицеры торопили и понукали солдат на горе, бранились, перекрикивали солдат, но все это мало помогало делу. Гурко меж тем сидел молчаливый, недовольный, на пригорке, с биноклем в руках и со взором, устремленным в широко развернувшуюся перед ним даль равнины Марицы. Ески-Загры, скрытой за ближайшими холмами, не было видно нам, но в этой дали ежеминутно могли показаться темные полчища Сулеймана. Ему легко было бы отделить часть своих огромных сил, чтобы зайти нам в тыл по окрестным горам и отрезать нам путь отступления, другой же частью атаковать нас с фронта. Тогда мы были бы окружены со всех сторон, заперты как в клетке, и без снарядов и патронов должны были полечь все на месте. Возле Гурко сидели на земле черногорский воевода Станко Радонич, полковник Нагловский и майор Лигниц. Радонич не переставал уверять окружающих, что Сулейман-паша, с которым он имел дело в Черногории, энергичный и предприимчивый полководец, его войско привыкло в Черногории к тяжелым горным переходам, и что следует поэтому ожидать сюда Сулеймана с минуты на минуту. Майор Лигниц стоял возле Гурко, не отводя бинокля от глаз. Он внимательно следил за столбами пыли, поднимавшимися вдалеке, и заключал по ним о движении колонн Сулеймана. Солнце невыносимо пекло и палило, тени поблизости не было. В природе царил от солнечных лучей блестяще-желтоватый оттенок.

Движение отряда в гору в особенности затрудняли два громоздких орудия, отбитые нами у турок под Ени-Загрой. Эти орудия были первыми направлены в гору и задерживали движение остальной артиллерии. Гурко приказал сбросить их в пропасть. Приказание было исполнено в точности, но солдаты неохотно расставались с трофеями битвы под Ени-Загрой.

– На что кидать-то, – говорили они, – дотащили б на руках, полегоньку…

Перевал отряда через Малые Балканы в долину Тунджи был крайне тяжелый. Необходимость заставила выбрать ближайшую дорогу, чтобы возможно скорее уйти от армии Сулеймана и занять выгодные позиции на высотах Больших Балкан. Но зато эта ближайшая дорога оказалась на деле не дорогой, а совершенным бездорожьем. Еле заметная тропа близ селения Далбока вела на высокую и крутую гору, на которую взбирался отряд в течение целого дня 20 июля, начав подъем с 5 часов утра и окончив его к 8 часам подъема. Спуск с гор в долину Тунджи был не лучше подъема. Тут дорога проходила по ложу горных потоков, прорывших себе путь между каменистыми глыбами, поросшими мхом и кустами. Этот путь, сдавленный с двух сторон скалами, был местами до того тесен и узок, что телеги и артиллерия еле-еле умещались на нем, кроме того, он весь был завален крупными каменьями, от которых жестоко страдали наши раненые. Раненых везли в телегах под шатром сплетенных над телегами древесных сучьев. Телеги были длинные, неуклюжие. Поминутно их огромные колеса взбирались на большие камни и с одних камней срывались на другие. Раздирающий душу вопль раздавался при каждом толчке телеги, и стон раненых не умолкал ни на минуту на всем протяжении спуска. Раненые страдали невыносимо. Целый день им приходилось тащиться по этой адской дороге, так как движение с горы вниз совершалось с той же медленностью, что и подъем накануне. Телеги то и дело застревали между камней или же не могли двигаться дальше вследствие тесноты пути. Надо было расширять дорогу и разрабатывать ее кирками и лопатами, что постоянно задерживало движение отряда. Ко всему этому присоединялась еще палящая жара: жгучим огнем дышали вокруг раскаленные скалы. Напрасно солдаты нежно заботились о раненых, поддерживали телеги на руках, делились с ранеными последними каплями воды в манерках – до десяти человек раненых не вынесли этой дороги и умерли на пути.

Гурко следовал весь день в хвосте отряда и только к вечеру стал обгонять колонны, рассчитывая остановиться на ночлег в тот день в долине Тунджи. Она развернулась перед нами снова – эта роскошная долина, при последних лучах солнца, спрятавшегося за грандиозные цепи Больших Балкан. Ее журчащие ручьи, богатства зелени и деревьев, усыпанных сочными плодами, нежное синеватое освещение приветствовали нас, измученных палящим зноем, воплями и стонами раненых. Как будто эта чудная долина манила нас к себе на покой и на отдых! Авангард отряда уже спустился в долину. Мы обогнали его. Солдаты шли в ногу, бодро, распевая песни. Знакомая им долина, видимо, вливала и в них свежие силы. Так недавно еще они победоносно проходили по ней от Хаинкиой до Казанлыка, от Казанлыка на Шипку… Они шли теперь, хором распевая песню, не знаю, когда и кем сочиненную, очевидно, для болгарской дружины. Напев ее был заунывный, слова ее были грустные, хотя солдаты переводили ее поминутно на веселый лад: