Лев Шаховской - С театра войны 1877–1878. Два похода на Балканы

Между тем по улицам этой бедной деревушки, по невылазной грязи проезжают ежеминутно блестящие рошиоры (регулярная румынская кавалерия), на высоких и красивых конях офицеры, элегантно сидящие верхом, на голове маленькая шапочка, кокетливо накинутая набекрень. Тут же сторонкой плетется невзрачный кубанец и тащит за собой десяток лошадей к ручью, протекающему через деревню; проедет партия осетин. Последних сразу не отличишь от черкесов. Та же маленькая лошадка, порыжевшая бурка, небрежно накинутая на плечо, мохнатая папаха и восточный тип лица. Но зато эта невзрачная на вид кавалерия навела панический страх на все виды турецкой кавалерии с тех пор, как появилась за рекой Вид. После двух-трех стычек с черкесами и регулярной турецкой кавалерией она достигла того, что ни один черкес и ни один турецкий всадник не осмеливается отъехать за версту в сторону Софийского шоссе. Турецкие пули кубанцы и владикавказцы презирают, говоря, что турки стреляют, не целясь, да и вообще ружейную перестрелку считают ни к чему не ведущей забавой, в которой и время тратишь, и людей губишь.

– Настоящее сражение, – объясняют они, – состоит в том, чтобы с гиком кинуться на турок и рубить их шашками: кто больше зарубил турок, тот и герой.

При этом они указывают на одного осетина, коренастого, невысокого роста, который под Ловчей зарубил 18 человек турок и больше бы зарубил, прибавляет рассказчик, да на 18-м удар пришелся по затылку, а всякий дурак знает, что эту кость хоть топором руби, только топор сломаешь; на 18-м у него и выскочил клинок из рукоятки.

Третьего дня у владикавказцев было большое празднество по случаю раздачи Георгиевских крестов за дело под Ловчей. Много было по этому случаю изжарено и съедено шашлыка, немало выпито вина, празднество окончилось танцами, лезгинкой и заключилось комической сценой. Между владикавказцами есть несколько мусульман, которые получили орденские знаки Святого Георгия, установленные для нехристиан, то есть с изображением на кресте орла, а не Георгия, скачущего на коне. После вина и танцев мусульмане обозревали кресты своих товарищей и, заметив разницу между ними, пришли к своему полковому командиру, жалуясь на то, что их обидели.

– Не хочу птицу, – говорили они, – давай джигита! Командир отправил их спать, и они успокоились. Под Плевной все эти дни не умолкает канонада. Турки редко отвечают на наши выстрелы.

Генерал Гурко, получив новое назначение командующего всеми войсками, которые будут переправлены за реку Вид, избрал своим временным местопребыванием селение Иени-Беркач, на юго-востоке от Плевны. Это селение лежит в местности, пересеченной холмами, на склоне возвышенности и представляет то удобство, что отсюда открывается обширный кругозор на линию Софийского шоссе, начиная от селения Дольний Дубник, под самой Плевной, и до селения Телиш. В ясные осенние дни, какие стоят теперь у нас, невооруженным даже глазом видно из Иени-Беркача сквозь прозрачный воздух ряды турецких транспортов, двигающихся по шоссе взад и вперед из Плевны и обратно, а по вечерам и ночью линия шоссе усеивается светящимися точками от огней турецких биваков. Видимо, турки зорко стерегут и внимательно блюдут свой единственный путь в Плевну и, следуя своему военному правилу врастать в землю, окружили себя и здесь ровиками, ложементами, редутами, словом, по линии шоссе вросли в землю, озаботившись из каждой возвышенности у шоссе образовать новую маленькую Плевну.

В настоящую минуту, как оказывается из наблюдений и расспросов пленных или беглых из Плевны турецких солдат, на Софийском шоссе царит особенно оживленное движение. Что касается транспортов, идущих по направлению к Плевне с продовольственными и боевыми запасами, то транспорты эти всегда часты и многочисленны, так как в самой Плевне и те, и другие запасы истощились, между тем как для прокормления 50–60-тысячной армии в Плевне требуется огромный ежедневный подвоз провианта. Но навстречу этим транспортам выходят в настоящую минуту не менее многочисленные транспорты из Плевны, направляясь в Орхание и Софию. Эти последние транспорты наполнены больными и ранеными солдатами, которых турки, по последним известиям, вывозят всех из Плевны до последнего раненого или больного. Вместе с тем Осман-паша распорядился о немедленной высылке из Плевны всего как болгарского, так и турецкого населения города, отобрав уцелевшие от бомбардировки здания под зимние квартиры для солдат. Жители Плевны, как рассказывают, воспротивились было такому распоряжению Осман-паши, но турецкий начальник объявил им, что они могут, пожалуй, оставаться в городе под условием не выходить за черту города за добыванием себе пищи. Этого было достаточно, чтобы население потянулось на другой же день по Софийскому шоссе, уходя в Орхание и Софию. Подобные меры, принятые Осман-пашой, показывают только, что турки, удалив от себя лишний балласт и укрепив дорогу в Софию, намереваются держаться в Плевне до последней возможности. Наши орудия продолжают напоминать им о себе. Но система пальбы с нашей стороны несколько изменилась в последнее время. Отдельных выстрелов не слыхать вовсе, одни лишь глухие звуки залпов из многих орудий разносятся в окрестностях Плевны. Принято теперь направлять орудия многих батарей в одну точку, представляющую почему-либо наибольшую важность, чтобы сосредоточенным таким образом огнем наносить в данной точке наибольшее количество вреда туркам.

Возвращаюсь к селению Иени-Беркач, в котором находятся в настоящую минуту генерал Гурко и его штаб. Оно совершенно покинуто жителями. Турецкое население бежало от страха быть застигнутым русскими войсками, болгарское – в страхе от возможности турецкого занятия, при этом турецкое население, уходя из Иени-Беркача, ограбило и сожгло многие болгарские дома, а болгарское, в свою очередь, излило свое чувство мести на покинутых турками жилищах. Полуразрушенные домики Иени-Беркача печально выглядывают из-за густой разноцветной осенней листвы деревьев; несколько уцелевших в селении хат заняты болгарами, да и то не настоящими хозяевами, а пришельцами, беглыми из Плевны или с Софийского шоссе – из деревень Яблоницы и Ракиты. Сам генерал Гурко и штаб отряда помещаются на краю деревни, в стороне ее, обращенной к Софийскому шоссе и к линии турецких аванпостов; генерал и штаб занимают пять турецких домиков, потерпевших значительное крушение: печи в них все сломаны, окна выбиты, а в иных не хватает порядочной части стены. Готовить кушанье и греться приходится на воздухе у костров, даже спать на воздухе приятнее, ибо внутри этих домиков к ночному холоду присоединяется сырость, гнездящаяся на полу и в углах. Но зато с места, занимаемого штабом отряда, хорошо виден в бинокль неприятель, расположенный вдоль шоссе, видны также и наши аванпосты, стоящие с версту впереди по линии реки Вид, протекающей здесь параллельно шоссе. Впрочем, для наблюдений за тем, что делает неприятель, генерал Гурко приказал утвердить на одном из соседних курганов длинную подзорную трубу, при которой дежурят ординарцы и ведут журнал всего, что в течение дня замечают сквозь эту трубу на неприятельской линии.