Владимир Некрасов - На крыльях победы

После посадки Лобастов выбрался из кабины, плоскогубцами подогнул триммеры [2] Триммер — металлическая пластинка на задней кромке рулей самолета, служащая для регулировки устойчивости в полете. на левом и правом элеронах [3] Элерон — руль крена. и сказал мне:

— Завтра сам проверишь. Немного кренится влево машина, а так все нормально.

Наш разговор прервал подбежавший механик Руднев:

— Гура пришел! Ночью через линию фронта перебрался!

Мы поспешно направились в первую эскадрилью. Там было шумно и многолюдно. Товарищи окружили Степана, засыпали вопросами, поздравляли с возвращением. Я жадно смотрел на высокого, красивого летчика и думал о Саше. Вот Гура вернулся, а где ж Саша?

Вдруг я заметил, что в лице Гуры появилось что-то новое. Что же? Присмотрелся внимательнее. Лицо похудело, глаза ввалились, а от виска к виску вокруг головы лейтенанта шла широкая полоса седины. А ведь еще сутки назад у Гуры, который всего на два года старше меня, не было ни одного седого волоска.

Степан, радостный и взволнованный, рассказывал о случившемся.

В бою, где четверо наших истребителей дрались с восемью «мессершмиттами», самолет Гуры подбили, и Степан сразу же вышел из боя. Используя высоту, он стал планировать и оказался над полем, изрытым воронками. Садиться на шасси было рискованно, и Гура довольно удачно сел на «живот». Он проехал фюзеляжем по полю и остановился перед широкой воронкой. Выбрался из кабины, осмотрелся. Вокруг никого не было. Обследовал машину. Она оказалась совершенно целой, лишь с правой стороны в моторе было несколько пробоин.

Поднять самолет было нельзя. Тогда Гура принялся отвинчивать радиостанцию. Но в это время начался артиллерийский обстрел — где-то недалеко были вражеские позиции, и наша артиллерия вела по ним огонь. Некоторые снаряды стали падать на поле, где приземлился самолет. Степан побежал к ближайшей воронке, скатился на ее дно и лег вниз лицом. Сила обстрела все нарастала. Дрожала земля. От мощных взрывов болели барабанные перепонки. В воронку заползал удушливый дым, вызывая кашель. Но вдруг все кончилось так же неожиданно, как и началось. Наступила тишина. Оглушенный, Гура несколько минут лежал не двигаясь, потом осторожно выглянул из воронки. По всему, что предстало перед глазами, догадался, что здесь прошел вал огня наших «катюш». Степан поискал глазами свой самолет, но на его месте заметил лишь груду догорающих обломков. Гура вновь скатился на дно воронки и лежал там, собираясь с силами. Как же ему быть дальше? Что делать? Тут он забылся и пришел в себя от какого-то разговора. Прислушался и понял, что вблизи беседуют два немца. Летчик вытащил пистолет, взвел курок. «Буду отбиваться до последнего патрона. Последний — мне».

Немцы говорили о чем-то очень долго, потом их голоса стали стихать. Подождав немного, Гура выглянул из воронки, предварительно сняв шлемофон, и увидел спины удалявшихся гитлеровцев. Он мог уложить их обоих, но боялся, что выстрелы привлекут внимание других немцев. Затем Степан стал восстанавливать в памяти курс, по которому летел, и составил себе приблизительный маршрут возвращения к своим. Решил идти только ночью. Карты у него не было, но был компас. Когда совсем стемнело, Степан выбрался из воронки и направился на восток по обгорелой, изрытой земле. Слева и справа темнел лес, но Степан боялся углубляться в заросли — там могли оказаться немецкие механизированные части. Шел, часто останавливаясь и прислушиваясь. Несколько раз ложился на землю, но ничего, кроме глухих ударов, не мог разобрать. То ли вдалеке рвались снаряды, то ли где-то бомбили. Все время сверялся по компасу, боясь сбиться с пути. На каждом шагу его могли встретить или окликнуть фашисты. Но в этот раз счастье сопутствовало ему. Внезапно Гура вспомнил, что в полночь должна показаться луна, и его охватила тревога: он будет далеко виден. Ускорил шаг, прислушиваясь к каждому шороху. Лес миновал благополучно и оказался перед глубоким оврагом. Это вселило в него уверенность, что идет он в нужном направлении, так как еще с самолета он заметил этот овраг. За ним уже невдалеке должна начинаться наша освобожденная земля. Гура пополз по-пластунски и хотел опуститься на дно оврага передохнуть, но тут услышал немецкую речь. Гура быстро, но осторожно отполз к темневшему кустарнику и здесь прилег...

— Когда я садился на поле, — продолжал Степан свой рассказ, — то думал, что до линии фронта не более четырех-пяти километров. Значит, сейчас я находился на передней линии немецкой обороны. Тут в воздух стали взлетать ракеты — красные, зеленые, белые. Они прорезывали черное небо, рассыпались яркими вспышками и освещали все вокруг. Я, прижимаясь к земле, стал отползать туда, где было темнее. Вскоре я поднялся во весь рост и пошел прямо по полю, между двумя оврагами. В одном из них стояли немецкие танки. Немцы развели костер и грелись. Вблизи стоял часовой. Он окликнул меня, но я пошел от него к другому оврагу. Впереди что-то зашевелилось. Я крепко сжал рукоятку пистолета и чуть уклонился в сторону. Шел напролом — другого выхода не было. Возможно, это меня и спасло. Ракеты теперь взлетали справа и слева. Значит, я был на линии фронта, на передовой. Овраги разошлись, и я вышел на ровное место, поросшее травой...

Неожиданно почти навстречу Гуре полетели красные вспышки выстрелов. На них ответили немецкие пулеметы, и летчик понял, что находится между двумя огнями — он на нейтральной зоне. Спасение близко, но нужно быть особенно осторожным. Гура снова лег на землю и пополз. Внезапно правая рука потеряла опору, и он покатился куда-то вниз. Степан подумал, что оказался в глубоком овраге, но, ощупав гладкие стены, сообразил, что находится в противотанковом рву. Чей он?

Выбраться никак не удавалось. Тогда, спрятав пистолет в кобуру, Гура принялся ножом вырезать в глинистой стене ступеньки и через час вылез из неожиданной западни. Хотя ночь стояла холодная, ему было жарко, по лицу и спине катился пот. Из-за леса выплывала огромная желтоватая луна, а сзади продолжали взлетать цветными фейерверками фашистские ракеты.

Степан лежал на краю рва и отдыхал. Хотелось закрыть глаза и погрузиться в забытье, но он поборол заманчивую, обволакивающую сонливость и пополз на восток. Жесткая, вспаханная разрывами снарядов и вспоротая пулями земля забивалась в нос, рот, слепила глаз, царапала руки, из-под содранных ногтей сочилась кровь.

Гура часто останавливался и бессильно застывал, приникнув щекой к холодной земле. Но тут же обжигала тревожная мысль: а что если где-то близко немцы? Тогда он вновь стремительно рывками полз вперед. Потом пришло убеждение, что немцев уже рядом нет. Степан поднялся на ноги и, пошатываясь, пошел во весь рост. Не успел сделать и нескольких шагов, как услышал суровый окрик: