Владимир Некрасов - На крыльях победы

Трудно было писать это письмо. Но в тот же день оно ушло к отцу. В письме я послал и карточку, которую мне накануне вручил фотокорреспондент. На ней мы с Сашей читали письмо матери. Долго я смотрел на фотографию — этот небольшой квадратик мягкого картона. Как он был дорог и мне и родителям!..

Спустя несколько дней я вновь встретился с корреспондентом. Он остановил меня и заговорил быстро, с волнением:

— Ваши товарищи сказали мне, что я виноват в гибели вашего брата Саши... — у корреспондента прервался голос. — Говорят, что есть поверье: перед полетом не фотографировать. Но я же...

— Не обращайте внимания на глупые приметы. — Я взял корреспондента за руку. — Саша погиб в бою.

— Я обязательно напишу о нем очерк, — с благодарностью смотря на меня, произнес журналист.

И он бы написал его. Позднее я узнал, что это был хороший молодой журналист Андрей Лабезник, но он вскоре погиб на передовой, где собирал материал для очередного номера газеты...

Валя после гибели Саши замкнулась, стала печальна и старалась избегать меня, потому что я напоминал ей Сашу. Я много раз пытался поговорить с ней, как-то успокоить, но Валя всегда останавливала меня:

— Не надо, Володя, не надо... — и торопливо уходила.

В нашей эскадрилье все бережно, заботливо относились к девушке. Но все же вскоре Валя попросила перевести ее в другую часть. Она уехала, не оставив своего адреса. И мы потеряли друг друга из виду...

Сколько и я, и другие ребята из нашей части ни пытались узнать, где находится Валя, нам это не удавалось. И только уже после войны мне рассказали, что Валя, овладев специальностью стрелка-радиста, стала членом экипажа бомбардировщика. Она мстила за Сашу, за свою любовь. Однажды ее бомбардировщик не вернулся с задания. Валя погибла! Она, как и Саша, отдала свою жизнь за нашу Родину, за нашу победу.

Пришел приказ покинуть Сарны и перебазироваться на новый аэродром. Командир полка распорядился, чтобы вечером собрался весь личный состав.

Армашов сделал краткий обзор боевых действий за время нашего пребывания в Сарнах. Мы, оказывается, сбили в три раза больше фашистских самолетов, чем потеряли своих. Один к трем! Что ж, результат неплохой. К тому же мы ведь уничтожили немало техники и живой силы врага.

Потом, сделав небольшую паузу, командир полка заговорил о наших товарищах, погибших в воздушных боях. Стало очень тихо. Мы вспоминали своих фронтовых друзей, которых больше уже никогда не увидим. Перед нами вставали образы тех, кто жил и летал с нами, помогал нам, ходил в паре...

«Батя» заговорил о Саше, о его боевой работе. Саша сделал шестьдесят боевых вылетов, участвовал в пятнадцати воздушных боях, сбил четыре фашистских самолета... Я не слышал, что дальше говорил Армашов. Я вновь и вновь думал о Саше, вспоминал наши разговоры, нашу жизнь, и мне казалось, что вот-вот он подойдет ко мне и, как всегда, чуть насмешливым тоном (этим он хотел уравнять нашу разницу в возрасте) что-нибудь скажет. Из задумчивости меня вывел сидевший рядом Марков. Он тронул меня за рукав, шепнул:

— Слушай...

Я поднял голову и затуманенными глазами посмотрел на «батю». Он говорил:

— Младший лейтенант Александр Петрович Некрасов посмертно награжден орденом Отечественной войны первой степени...

Мне предложили сказать несколько слов о брате. Я никогда не думал, что это так тяжело. Каждое слово давалось с большим трудом. Я произнес две-три фразы, которых сейчас уже не помню, и заключил следующими словами:

— Я всегда буду драться и за Сашу и за себя — за двоих. Клянусь, что отомщу за его смерть и за смерть всех наших дорогих товарищей!

Теперь орден Отечественной войны первой степени с благоговением хранится в нашей семье как свидетельство Сашиного высокого воинского мастерства и верного служения Родине.

Я назначен командиром учебного звена. Оно состояло, за исключением моего ведомого Бродинского, сплошь из новичков — Даватьяна, Соколова, Симченко, Шатохина, Хроленко, Сапронова, Рудова и Лебедева, которых надо было вводить в строй. Они, как и мы когда-то, горели желанием поскорее принять участие в воздушных боях, но мы сдерживали молодых и в промежутках между боевыми вылетами передавали им свой опыт, приучали к фронтовой обстановке.

Меня поражало то обстоятельство, что новое пополнение оказалось куда более тщательно подготовленным, чем предыдущее. Это был очень хороший признак. Значит, в тылу готовили летчиков неторопливо, вдумчиво, серьезно, спокойно, а это свидетельствовало о нашей силе, нашем хорошем положении на фронтах и, следовательно, о нашей неизбежной победе!

Сам я продолжал мстить фашистам. Как-то, получив приказание прикрыть посадку наших штурмовиков на соседнем аэродроме, я поднялся в воздух с Бродинским, выполнил задание и направился домой. Едва мы легли на обратный курс, как услышали сообщение наземной радиостанции наведения:

— Я — «Дерево-пять». Надо мной ходит «рама».

Я, недолго думая, взял курс на линию фронта и через пять минут разыскал «раму», которую прикрывали два «фоккера».

— Поднимайся выше, чтобы «рама» тебя видела, — приказал я Бродинскому.

Он послушно выполнил мою команду, а я снизу на большой скорости подошел к вражеской машине и тремя выстрелами из пушки разбил одну ее балку. «Рама», кувыркаясь, пошла вниз. Теперь ей не было спасения. Я приготовился к тому, что вслед за этим придется сцепиться с «фоккерами», которые меня увидели. Однако они сочли более благоразумным уйти на свою территорию.

Мы с Бродинским повернули домой в полной уверенности, что нас похвалят за самодеятельность. Каково же было мое изумление, когда я был вызван на КП и увидел здесь командира дивизии полковника Петрова. Вид у него был суровый.

— Вы нарушили дисциплину, — загремел голос полковника, — и я... — Тут у меня мурашки пробежали по спине, — ...должен был бы вас наказать за самостоятельный уход на линию фронта в пример всем, кто превращает войну в... черт знает во что!.. Но сегодня я вручаю вам первую вашу награду и поэтому прощаю.

У меня отлегло от сердца.

Полк был построен у развернутого знамени, и полковник вручил нам награды.

Я получил первый орден Боевого Красного Знамени. Получили награды и многие товарищи. За сбитую «раму» мне все-таки выдали полагающуюся премию в виде литра вина, и мы с Бродинским и друзьями «обмыли» награды, поднимая тосты за их умножение, за нашу окончательную победу...

В это время мы стояли на аэродроме Черторыска. Однажды я поднялся в воздух для тренировки с молодым летчиком Лебедевым. Выполнив ряд упражнений на высоте двух с половиной тысяч метров, за облаками, мы направились домой. Едва пробили облачность, как метрах в тридцати я заметил «фоккер». Вражеский летчик меня не видел. Рука так и тянулась нажать на гашетку. Я мог снять фрица одной очередью. Год назад я так бы и сделал, но сейчас сдержал себя, оглянулся, — а вдруг рядом ходит второй фриц? Так и есть, вот он! Заходит в хвост Лебедеву! Предупредить молодого летчика по радио было уже поздно, и я рванул свой самолет под «фоккер», зная, что Лебедев последует за мной. Я не ошибся. Мы сбили прицел немца, его снаряды и пули прошли мимо.