Владимир Некрасов - На крыльях победы

Вернувшись из полета, мы с Бродинским решили поближе познакомиться с графской жизнью.

— Никогда не видал живого графа, — шутил Витя.— Он почему-то представляется мне высоким, тощим и обязательно с моноклем в глазу.

И вот мы возле узорчатых чугунных ворот под красивой кирпичной аркой. От нее идет широкая, обсаженная деревьями и декоративным кустарником аллея прямо к подъезду белоколонного двухэтажного дома. Широкие ступени ведут к зеркальным дверям. Слева от дома раскинулся большой фруктовый сад. Деревья буквально усыпаны спелыми грушами, яблоками, сливами; справа огромный фонтан со скульптурой Нептуна, держащего на плече рог. Из него, очевидно, должна была бить струя воды, но сейчас в роге желтели занесенные ветром листья.

У подъезда, как огромный торт, — клумба с яркими цветами. Бродинский со злостью заметил:

— Вот это да! Живут графы! Слушай, Вовка, а сколько надо людей, чтобы все это обработать, за всем ухаживать? Или граф с графиней сами в фартучках здесь трудятся, а?

Я молчал и думал. Везде, где прошла война, остались развалины, запустение, пожарища. Тут же ничего не напоминало о войне. Видно, граф пришелся по душе гитлеровцам, если они так оберегали это имение, а хозяева имели возможность в таком образцовом порядке содержать его.

Я сказал об этом Бродинскому. Он выругался:

— Знаешь, к черту изучение графской жизни! Айда в полк, а то меня стошнит от этого райского уголка. Так и кажется теперь, что эти цветы растут на могилах наших людей. Пошли!

Он первый направился к выходу. А я не успел сделать и шага, как меня окликнул девичий голос:

— Пан офицер, пан офицер!

Мы обернулись. К нам спешила девушка лет двадцати, в таком нарядном шелковом платье, каких я не видел на наших девушках уже несколько лет. Волосы были уложены в замысловатую прическу. С холеного лица смотрели продолговатые темные глаза. Девушка говорила с легким акцентом:

— Пан офицер, графиня просит вас на чашку кофе.

— Благодарим вас, но мы очень спешим, — ответил я.

— Графиня просит панов русских офицеров сказать своим солдатам не брать яблок и груш в саду. — Тонкой рукой девушка указала в сторону сада и добавила: — Сломана веточка...

— Хорошо, — сердито перебил ее Бродинский, — целы будут ваши яблоки. Пошли, Вовка!

Он резко повернулся и зашагал к воротам. Я молча кивнул полячке и поспешил за ним. Бродинский долго молчал. Я никогда не видел его таким мрачным, задумчивым и, положив ему руку на плечо, пошутил:

— Видно, эта панночка надкусила твое сердце, как яблочко.

— Иди ты! — сбросил Бродинский с плеча мою руку. — Ты хорошо разглядел эту... мимозу? Ее война не тронула. Ее немцы оберегали. Ишь, в каком платьице! А на руках маникюр. Наверное, фашистские офицеры целовали с почтением эту ручку, — у Бродинского перехватило дыхание. — А как фрицы поступали с нашими, советскими девушками? А как живут наши девчата все годы войны, во что одеты?

Вернувшись в полк, я доложил Армашову о нашей прогулке. Он пожурил нас за визит к графам, а по полку отдал приказ не трогать в саду фруктов — все имение будет теперь принадлежать польскому народу.

Так и не состоялось наше знакомство с представителями «великосветского общества». Узнали мы только, что молодой граф служил в эсесовских войсках и все имение во время войны находилось под покровительством гитлеровских наместников. Позднее в этом имении создали дом отдыха для трудящихся...

Через несколько дней я был направлен за получением новых самолетов в город Н. Там на аэродроме кто-то вдруг крепко обхватил меня сзади и так сжал, что я завопил:

— Какой это медведь кости мне ломает?

— Узнаешь? — Меня отпустили, я обернулся и увидел Пронина. Того самого Петра Пронина, который еще в Хабаровске на осоавиахимовском аэродроме поразил наше юношеское воображение своим «летным» видом, а потом порекомендовал нам вступить в аэроклуб. Как это давно было!

— Выздоровел? — Я был искренне рад возвращению Пронина в строй, — он же, так сказать, мой крестный отец в авиации.

— Здоров, как дуб! — Пронин развернул плечи. — Скорей бы за штурвал, скорей бы в бой. Ведь летают еще мои фрицы, ждут меня.

— Ждут, — кивнул я. — Твоих мы не трогали.

— Понимаешь, — понизил голос Петр, — очень хочется в свой полк. Пока лежал в госпитале, все время о вас, чертях, мечтал, как будем вместе бить немцев над их территорией.

— Так в чем дело?

— А как к вам добраться? Меня могут в другой полк послать.

Затруднение быстро было разрешено. Я посадил или, вернее, засунул Пронина в фюзеляж истребителя и с «пассажиром» поднялся в воздух.

Назад я возвращался в приподнятом настроении: я вел хорошее пополнение родной части — новые самолеты более совершенной конструкции и новый летный состав. Конечно, с новичками предстояло порядочно поработать. Мне не терпелось увидеться с боевыми товарищами, рассказать о том, что я видел и слышал в тылу, а главное — узнать новости полка.

Первая новость, которую я услышал, была печальной. Наш Лобастов выбросился на парашюте близ Варшавы. Он приземлился, не преследуемый врагом. Все были уверены, что Лобастов вернется, но проходили дни за днями, а о нем так ничего и не слышали. Лобастов исчез.

Наша эскадрилья осталась без командира. Летчики загрустили. Ведь мы по-настоящему любили его, любили так, как могут любить люди, встречающиеся со смертью по нескольку раз в день. Это была для нас одна из самых тяжелых утрат. Что произошло с самолетом Лобастова, мы тоже не выяснили.

Боевые дела заглушили боль потери. На земле нашей эскадрильей стал командовать адъютант эскадрильи, а в воздухе — я. На мои плечи легли ответственные командирские обязанности. Было трудно, но в то же время новое положение дисциплинировало и как бы давало свежие силы для борьбы с врагом. Своими товарищами я был вполне доволен, только вот Вано Исмахамбетов доставлял мне массу тревог, а себе — неприятностей из-за своего горячего характера. Ненависть к фашистам заставляла его забывать об опасности, и он сразу ввязывался в бой, не считаясь ни с количеством вражеских машин, ни с обстановкой, ни со многими другими обстоятельствами. Правда, он прекрасно стрелял в воздухе, и это несколько смягчало наказания, которые он нес за свое поведение в бою.

Помню, однажды нам пришлось сопровождать самолеты «Ил-2». Шли они на очень ответственную операцию, и мы не смели ни при каких обстоятельствах даже отходить от них. Как назло, во время полета на параллельных курсах показались немецкие «лапотники». Мы видели друг друга. Немцы не проявили никакого желания ввязываться в бой, что было нам на руку. Но тут Вано снова «проявил» себя. Он все же отвернул свою машину в сторону фрицев и дал на довольно большом расстоянии длинную очередь. Один немецкий самолет сразу задымил и пошел к земле. Вано дал вторую очередь — и второй гитлеровский ворон последовал за первым. Исмахамбетов вернулся на свое место в строю, а остальные вражеские самолеты исчезли так стремительно, точно испарились. Внизу, на земле, ярко вспыхнули два огонька. Это догорали трофеи Вано.