Владимир Некрасов - На крыльях победы

Но эстонский лес ничем тайги не напоминал, хотя по-своему был красив. Запахи сосны, тишина, зелень — все это успокаивало, как-то отдаляло нас от войны, и мы снова почувствовали себя подростками. Неожиданно гулявший с нами Ваня Рудов выхватил пистолет и, бросившись к сосне, выстрелил вверх. Я увидел, как по ветвям метнулся темно-рыжий зверек. Белка!

— Стой! — закричал я Рудову. — Не стреляй! Белку летом не бьют!

Он спрятал пистолет с виноватым видом, а мы стали наблюдать за зверьком. У нас на востоке белка летом черная, а тут — почти красная. Я об этом слышал, но видел впервые. Когда зверек скрылся, мы начали собирать грибы и очень скоро набрали целую гору. Как же донести их до дому? Петя стащил с себя гимнастерку, завязал рукава и ворот. Получился хороший мешок. Заполнив его грибами, мы двинулись назад, неся мешок на палке. В тот вечер мы лакомились жареными грибами, которые нам приготовили в столовой. Но большую часть грибов засолила наша хозяйка.

Другие летчики решили последовать нашему примеру, но начались страдные боевые дни, и грибы были забыты. Мы вылетали по четыре — пять раз в день, а иногда и чаше. Кроме полетов, мы сами готовили самолеты, таскали снаряды, набивали патронами пулеметные ленты, так как основной состав техников еще не прибыл. Каждый человек был на учете.

Шли обыкновенные воздушные сражения, производилась штурмовка немецких позиций у города Тарту. Здесь гитлеровцы создали мощную линию обороны вдоль железнодорожной линии Тарту — Валга, и нашим штурмовикам пришлось основательно поработать.

Как-то в эти дни Бродинский, Хохряков, Хроленко и я, находясь в обычном разведывательном полете, заметили пару «фоккеров». Наша группа шла со стороны солнца, и гитлеровцы нас не видели. Я по радио предупредил Хохрякова и Хроленко, чтобы они внимательно следили за мной, а сами в драку не вмешивались.

У нас было двойное преимущество: и солнце, и то, что мы находились выше фашистов. Это я и использовал, пойдя в атаку со снижением. Когда до «фоккеров» оставалось метров сорок, я с одной очереди расстрелял ведомого фрица. Ведущий же ни на выручку своему товарищу не пошел, ни в бой не вступил, а бросился удирать, войдя в резкое пике. За ним, с разрешения Бродинского, ринулся Хроленко, но погорячился, его огневая очередь прошла мимо фрица, и тот удрал.

— Эх ты, растяпа, — услышал я по радио недовольный голос Бродинского.

Хроленко виновато молчал. В это время с земли вызвали меня.

— Я «Изумруд-один»! Объявляю благодарность за сбитый самолет!

— Все понял! — ответил я.

Когда мы вернулись на аэродром, вокруг нас собрались все летчики, присутствовавшие на аэродроме, и стали обсуждать неудачу Хроленко. Над ним посмеивались, но тут же указывали, в чем его промах. Хроленко получил памятный урок и в дальнейшем никогда не допускал подобных ошибок.

Однако не на всех так действовала товарищеская критика. Одним из таких «трудновоспитуемых» был Исмахамбетов, человек горячий, с очень неуравновешенным характером, не умеющий себя обуздывать. В тот же день он, ведя звено на прикрытие наших войск, обнаружил четверку «фоккеров» и ринулся на них, бросив звено. Из этой атаки ничего не вышло. Немцы ушли, а Исмахамбетов понапрасну расстрелял все патроны.

Пронин, Хохряков и Чистов, которые были в звене, вернувшись на аэродром, возмущались. Я понимал, что Они правы, и решил серьезно поговорить с Исмахамбетовым. Вместе с Армашовым мы долго объясняли ему, к чему может привести горячка в бою. Он поклялся, что впредь будет дисциплинированным, и я подумал, что «батя» оставит его во главе звена, но он отстранил Исмахамбетова и был прав.

На следующий день я получил задание вытеснить неприятельские истребители из района Валги. Вылетели восьмеркой и шли на высоте тысячи метров. Над городком была сплошная облачность, и я, по приказу, держался под ней.

Уже почти над самой Валгой мы заметили четверку «фоккеров». Они нас тоже обнаружили и, прежде чем мы успели их атаковать, ушли в облака. Преследовать их было бессмысленно. Мы продолжали ходить четверками на встречных курсах, осматривая район боевых действий. К тому же на лобовых курсах мы всегда видели хвосты самолетов друг друга.

В это время пришли наши «горбатые» и начали штурмовку восточной окраины города. Немцы открыли сильный зенитный огонь, создав сплошную завесу. Очевидно, в этом районе у немцев было что-то важное, и они буквально неистовствовали. В этот день мы потеряли двух летчиков и три самолета.

Возвращаясь домой, я на своей территории увидел горевший самолет Пронина, а недалеко около него — санитарную машину. Она тронулась и, переваливаясь по ухабам, направилась в сторону нашего аэродрома. «Петя, Петя! Что же с тобой случилось?»

Есть люди, которые, рисуясь, говорили и говорят так:

— На войне привыкаешь и к смерти товарищей!

Ложь! Гибель каждого товарища мы, летчики, переживали очень тяжело, с глубокой сердечной болью. А у меня она усиливалась еще и оттого, что среди погибших были не только брат, а и мои земляки-дальневосточники. Землячество — сильное чувство, особенно на фронте. После смерти Пети Пронина у меня осталось лишь два друга-земляка: Витя Бродинский и Дима Хохряков. Наша дружба, наша забота друг о друге стали еще сильнее и как-то трогательнее.

Боль потерь приглушалась частыми сообщениями об успешном наступлении советских войск на всех фронтах. Наши воины вышли к границам Латвийской республики. Когда мы летали над ее лесами и полями, в лицо нам дышала соленым ветром Балтика. Так и хотелось направить машину к морю, посмотреть, какое оно, — ведь я никогда не бывал на море. Но надо было выполнять боевые задания.

Фронт проходил по реке Цесис. Наши саперы наводили через нее переправу. Гитлеровская авиация пыталась им помешать. Видя, что частые налеты маленькими группами не приносят ощутимых результатов, немцы изменили тактику: они стали вести штурмовку переправы реже, два-три раза в день, но большими силами — от двадцати пяти до шестидесяти самолетов.

...Меня вызвал командир полка. Он сидел за столиком и задумчиво барабанил пальцами по карте. Я смотрел на усталое, изрезанное морщинами лицо Армашова и прекрасно понимал, как тяжело ему отправлять на трудное и опасное задание своих «сынков».

— Сил у нас сейчас меньше, чем у врага, — сказал «батя», — и сдержать такое количество немецких самолетов вам будет трудно. Но надо!..

Мы вылетели навстречу фашистам на шестнадцати машинах. Десять самолетов вел лейтенант Гура, а я его прикрывал шестью.

За линией фронта мы обнаружили двадцать четыре «фоккера», которые двигались тремя группами. Видим друг друга, но боя не начинаем. Каждая сторона выжидает более удобного момента для атаки. Немцы ведут себя уверенно, не так, как обычно в последние дни. Ну еще бы, такое преимущество в самолетах! Да и находятся над территорией, занятой их войсками. Но вражеские летчики переоценивают эти преимущества. Главное все-таки в том, за что сражаешься!