Виталий Станцо - То был мой театр

Есть в театре неписаное правило: вторая часть должна быть короче первой. В спектакле "Послушайте!" из четырёх главных тем: любовь, война, революция, искусство - в первую вошли три.

Вторая часть, "Искусство", как и "Любовь", тоже начинается па мажорной ноте. На сцене - из тех же кубиков сварганены мастерская, импровизированный мольберт, ненаписанная ещё картина на подрамнике. Рядом хорошенькие, фигуристые Лида Савченко и Таня Иваненко изображают статуи. Одна - псевдоклассическую девицу с веслом. Все пятеро Маяковских в тех же, что и в первом акте, рабочих фартуках. Маяковский - Шаповалов мечет на холст "краску из стакана" - как чуть ли не в самом первом из опубликованных стихотворений Владимира Владимировича. Но тогда было всё-таки скорее баловство, чем искусство. Поэтому действие быстро переносится в баталии времён его поэтической зрелости.

Да не рвётся он в баталии, тем более окололитературные:

И кроме свежевымытой сорочки,

скажу по совести, мне ничего не надо...

Но нельзя в этом мире иначе. Потому что "дешёвая распродажа" не прекращается и в нашем "коммунистическом далеко". В не цитированной спектаклем статье 1926 года "А что вы пишете?" Маяковский утверждал:" Настоящая поэзия всегда, хоть на час, а должна опередить жизнь. Я стараюсь сейчас писать как можно меньше, выбирая сложные, висящие в воздухе вопросы, - чиновничество, бюрократизм, скука, официальщина".

Как перекликается с этим высказыванием сцена, сделанная на материале стихотворения "Верден и Сезаан". Актуальнее, чем когда-либо, звучат сегодня строки:

Бывало -

сезон,

наш бог - Ван-Гог,

Другой сезон -

Сезанн.,

Теперь ....

ушли от искусства

вбок -

не краску любят,

а сан…

И вдруг, минуты не прошло, другой поворот, другая тема:

"Лицом к деревне"

заданье дано, -

за гусли,

поэты-други!

Поймите ж -

лицо у меня

одно -

оно лицо,

а не флюгер.

А в лицо ему клака сыплет проклятия, как те эстеты предреволюционные. И лица - те же, и речевые обороты привычные:

Трагедия Маяковского - это трагедия нигилистической интеллигенции, - бубнит один.

- Вас не понимают рабочие и крестьяне, - вторит другой. Чем парируют эти привычные доводы таганские Маяковские? Фрагментами его же стихов и статей.

- Советское, пролетарское, настоящее искусство должно быть понятно широким массам. Да или нет?!

- И да, и нет.

Да, но с коррективами на время и пропаганду. Искусство не рождается массовым, оно массовым становится в результате суммы усилий... Чем лучше книга, тем больше она опережает события... Массовость - это итог нашей борьбы, а не рубашка, в которой родятся счастливые книги какого-нибудь литературного гения...

- Классики - Пушкин, Толстой - понятны массам. Да или нет!?

- И да, и нет.

Пушкин был понятен целиком только своему классу, тому обществу, языком которого он говорил, тому обществу, понятиями и эмоциями которого он оперировал.

Понимала ли Пушкина крестьянская масса его времени, - неизвестно, по маленькой причине - неумению её читать.

Как же нужно сегодня, нам, читать Маяковского - и поэзию, и статьи, и пьесы! И как редко - по куче причин - мы к нему обращаемся. Театр это сделал за нас. Приведённый кусок дискуссионной статьи, преподанный средствами театра, заставляет думать и тех, на кого Владим Владимыч и не рассчитывал. Не рассчитывал, что для нас (вспомните: светлое будущее в "Клопе" датируется уже давно прошедшим 1979 годом!) актуальны будут такие его строки:

Человечья гордость,

смирись и улягся!

Человеки эти -

на кои они ляд!

Человек

постепенно

становится кляксой

На огромных

важных

бумажных нолях...

Бумажищи

в портфель

умещаются еле,

белозубую

обнажают кайму.

Скоро

люди

на жительство

влезут в портфели,

а бумаги

наши квартиры займут.

Или вот это:

Ухо в метр

- никак не менее -

за начальством

ходит сзади,

чтоб, услышав

ихне

мнение,

завтра

это же сказать им.

Если ж

старший

сменит мнение,

он

усвоит

мненье старшино:

- Мненье

это не именье,

Потерять его

не страшно.

Последние два стиха произносит в спектакле, естественно, Смирнов. Произносит органично, даже несколько с вызовом: а вот я такой! на том и выбился! а вы мне ещё позавидуете, и ваш Маяковский тоже!..

"О месте поэта в рабочем строю" дискутирует Маяковский Смехова и Шаповалова с тщедушным и внешне совершенно безвредным фининспектором - Джабраиловым. Настолько безвредным, что может "даже ямбом подсюсюкнуть", не ямбом, конечно, но произнести одну-две строфы известного стихотворения, переводя его в диалог, и оттенить важность произносимого самим Маяковским - и про хрестоматийную добычу радия, и про то (эту реплику подаёт Шаповалов), что:

Происходит

страшнейшая из амортизации

- амортизация

сердца и души.

А коль так, то поэт неумолимо приближается к концу, к выстрелу в том давнем апреле.

И ещё важно, на каком фоне диалог происходит. Кубики - универсальный строительный материал; сейчас из них выстроено три ряда канцелярских столов, из-за которых торчат "герои" ненаписанной поэмы "Плохо" и написанного стихотворения "Служака". Оно звучит в спектакле почти целиком.

Появились

молодые

превоспитанные люди,

Мопров знаки золотые

им

увенчивают груди.

Парт-комар

из МКК

не подточит

парню

носа:

к сроку

вписана

строка

проф-

и парт-

и прочих взносов

Честен он,

как честен вол.

В место

в собственное

вросся

и не видит

ничего

дальше

собственного носа.

Коммунизм

по книгам сдав,