Виталий Станцо - То был мой театр

В тот день он не столько объяснял, сколько показывал. Подменял Л.А.Штейнрайха - Полония. Высоцкого - Гамлета гонял в хвост и в гриву. Валере Иванову (Иванову-Таганскому!) - Лаэрту тоже досталось. Но больше всего Любимов поразил меня, разъясняя Наташе Сайко смысл песен Офелии ("Ты что, забыла?"). И вышел па сцену, и занял её место у подвижного занавеса, и повёл диалог... И не прошло минуты, как мы, присутствовавшие в зале, забыли (забыли!), что перед нами немолодой уже, далеко за пятьдесят, мужчина в выцветающей джинсовке. Это была Офелия - растерянная, с почти раздавленной психикой, кроткая, что совсем уж не свойственно было Юрию Петровичу. Все, в том числе участники спектакля, завороженно следили за его действиями. Он отыграл сцену - минуты три. Спросил: поняла? Наташа кивнула. В зале кто-то зааплодировал. Юрий Петрович спрыгнул со сцены. Репетиция продолжалась. Уже на хорошем настрое, в хорошим ритме, и спектакль вечером прошёл отлично.

Спустя пару дней я пришёл на такую же репетицию спектакля "Послушайте!" и в первый раз подал голос. Прогон шёл из рук вон плохо. Кубики валились у актеров из рук. Шаповалову балалайку вовремя не дали в частушечной сцене. Кто-то опаздывал с выходами, кто то наоборот, вылезал вперед чуть раньше, чем надо.

Любимов реагировал па это далеко не так остро, как тремя днями раньше на "проколы" в "Гамлете", не очень вмешивался в ход репетиции и второй режиссёр - вислоусый Борис Алексеевич Глаголин. Возмущенью моему не было предела и после репетиции я подошёл к ним, не без труда преодолев бог весть откуда взявшуюся застенчивость. (Все 12 лет знакомства робел перед Любимовым как перед глыбой, глыбищей таланта; в такой степени больше, кажется, ни перед кем - ни в Театре, ни вне.) Не помню, какие точно слова говорил тогда, но смысл таков, что спектакль вечером надо заменять, что ждёт провал. Юрий Петрович сказал: "Всё будет в порядке, вот увидите", - и ушёл, в тот день он куда-то торопился. Мы остались с Борисом один на один, и я продолжал убеждать его: "Поймите, этот спектакль не может идти средне. Это всегда бенефис, всегда дерби. Вы бывали на ипподроме? Представьте, что в день розыгрыша самых главных призов наездники вдруг выедут на дорожку на неподготовленных, нечищенных лошадях, в грязных, мятых камзолах, чёрт знает в каких экипажах! А для Таганки "Послушайте!" - это всегда дерби, всегда самый важный спектакль!.." Борис согласно кивал, потом повторил любимовское: "Всё будет в порядке", - и добавил: "А в прошлом году дерби Гугенотка выиграла. Колоссально!" Как рыбак рыбака, лошадник издалека увидел лошадника... А спектакль вечером и правда прошёл без сучка без задоринки. Возвращаясь после спектакля, Борис продолжил мою беговую параллель и поучающе изрек, что накануне приза конники не гоняют лошадь во всю прыть; так и актёру на репетиции не надо раскрываться полностью, форсировать звук или что там ещё...

О том, как Юрий Петрович и его помощники работали над новыми спектаклями, расскажу отдельно - эта глава о встречах. Походив в театр этак с месячишко, я закомплексовал: неудобно, должен же от меня быть какой-то толк, какая-то отдача... Ещё в Душанбе во время командировки написал очень неплохую даже но сегодняшним меркам небольшую статейку под заголовком "В Алма-Ате на Таганке" - не столько об успешных гастролях, сколько об "Антимирах" - как спектакле открытой формы, видоизменяющимся по мере того, как меняются, взрослея и развиваясь, автор и сам театр. Многое из того, что было в той статье, повторено так или иначе в этой рукописи, поэтому не буду приводить ее целиком, лишь два фрагмента.

... Кажется, Любимов и его ребята нашли свой философский камень - универсальное средство возвращать молодость старым спектаклям... Силу чудовищного эмоционального воздействия спектакль пронес через огромную сцену, через частокол микрофонов, через годы.

И только утром я сообразил, что этой ночью видел совсем не тот спектакль, что восемь лет назад. И тот - и не тот!

В тех, давних "Антимирах" не было и не могло быть ни "Исповеди", ни "Песни акына", ни "Рощи", ни "Благодарения"... Они ещё не были написаны.

"Антимиры" на Таганке это, в общем-то, книга. Переведенная на язык театра книга лучших, избранных стихов и поэм Андрея Вознесенского. В шестьдесят пятом году это был томик "Антимиров", дополненный "Озой". Сегодня это ещё и "Ахиллесово сердце", и "Тень звука", и "Взгляд"... Переводя поэтические образы в образы сцены, театр шёл за поэтом и - рядом с ним.

Открытая форма поэтических представлений позволяет спектаклю расти и меняться вместе с поэтом. И оттого - не стареть!"

Предложил эту статью трем газетам, включая "Литературку". Отговорки были разными - результат один: не напечатали. Тогда же возникла мысль "эксплуатнуть" заинтересованный во мне журнал "В мире книг". Зная уже о литературных позывах нескольких таганских исполнителей, зная нетривиальный - триединый прозо-поэтико-драматургический их репертуар, придумал тему "Книга в жизни этого театра", проинтервьюировал на эту тему Любимова, нескольких актёров - как пишущих, так и не пишущих. Сделал материал на лист (24 страницы на машинке). Не знаю, из каких уж соображений (возможно, техники безопасности) редактор предложил сократить материал ровно вдвое. Моё авторское самолюбие было ущемлено. Разругались вдребезги. Я лишился халтуры и возможности иногда доставать через них, книжников, хорошие книжки, а большую статью, как и малую, подарил тогдашней заведующей литчастью театра Элле Петровне Левиной (не лично, а в архив театра) - единственному, кажется, человеку с Таганки, с которым у меня были сдержанно-неприязненные отношения. Подозреваю, что виной тому была опять же эпиграмма:

Она - не только пом. по лит...

Она еще и замполит,

И, делая политику,

Поддерживает критику.

Мыслями? Советами?

Черта с два! Билетами!

Элла Петровна действительно распоряжалась любимовской бронью, откуда вопреки ее воле и мне иногда кое-что перепадало... Её могучая фигура еще раз, но меньшей мере, всплывет в этом повествовании. Интересно, что когда Элла Петровна ушла из театра, то, встретившись однажды на каком-то таганском юбилее (наверное, пятнадцатилетии), бросилась ко мне чуть ли не со слезами умиления. Словно мы были друзьями, словно не передо мной она демонстративно закрывала дверь театрального подъезда перед незабываемым прогоном "Живого". Неисповедимы пути Господни, а тем более - женская логика!..

Ладно, как говорится, Бог ей судья, не о ней речь. Речь о том неопубликованном интервью, которое, естественно, и у меня сохранилось (экземпляр, правленный Любимовым) и которое, надеюсь, представляет некоторый исторический интерес. Приведу его почти целиком, с минимальными купюрами.