Валентин Аккуратов - Лед и пепел

— Бочонок? Пустую бочку! — с обидой фыркнул Папанин. — Там всего и оставалось пятнадцать литров! Остальное выдули отцы–командиры в ожидании погоды! А хорош был коньячок, но, увы, почти весь пришлось перегнать на спирт, для бальзамирования океанских каракатиц. А ты говоришь — бочку! Ну, хватит о бочках! Поговорим о деле. Так что ты предлагаешь, Иван Иванович?

— Так вот, Иван Дмитриевич, — продолжал Черевичный, — необходимый запас горючего, научные приборы и оборудование, месячный комплект питания и лагерное снаряжение для автономной жизни на дрейфующем льду плюс тренированный экипаж — все это гарантирует успешное выполнение экспедиции.

— Не торопись! Одиночный самолет идет черт знает куда! Американцы на этом обжигались! А у вас все это так просто! На полюс–то мы ходили на четырех самолетах. Это была надежная подстраховка. Вот ты, Валентин, помнишь, как было сложно! На своей шкуре испытал!

— Но тогда, Иван Дмитриевич, — сказал я, — мы мало что знали о высоких широтах. Шли вслепую. Теперь у нас опыт. Не мне вам говорить об этом: «гостеприимство» Ледовитого океана вам известно более чем кому–либо. А цель нашего полета не только в том, чтобы достигнуть «полюса недоступности», хотя об этом мечтают многие полярные исследователи, но главным образом опробовать новый метод исследования недоступных районов высоких широт, как мы его зовем, метод «летающей лаборатории».

— Постой, постой, — озабоченно переспросил Папанин. — Как это делали мы?

— Да! На самолете, хорошо оборудованном научными приборами, мы сможем сесть в нескольких районах на дрейфующие льды и выполнить в короткое время весь комплекс необходимых исследовательских работ.

— Значит, закончив работу в одной точке, не ждать, когда дрейф переместит вас в другую, а перелетать на новую и так далее? — задумчиво проговорил Папанин.

— Да, Иван Дмитриевич! И мы к этому готовы. Ждем вашей поддержки, и чтобы на этот раз — без вычета за горючее, — подкупающе добродушно улыбнулся Черевичный.

— Ну, браток, а ты злопамятен! Ведь вы сутками не садились на землю, как вас еще остановишь?! А я куда как отходчив, хотя помню стих из вашей бортовой стенгазеты «Запорожцы в Арктике»:

Это же по моему адресу! Помню, а вот не сержусь. Так–то. Задумали вы здорово! Нужное и большое дело. Готовьтесь, без шума, тихо, но серьезно. Через месяц явитесь со всеми расчетами, а там обсудим. Будет польза для кораблей — поддержу. И чтобы никакого запаха авантюры! Поняли?!

— Все ясно, — дружно ответили мы, сбитые с толку неожиданно быстрым согласием.

— А ты, пират, — толкнул меня Папанин в грудь. — Не зря Красную Звезду получил за высадку нашей экспедиции на Северный полюс, смотри, разберись в своих меридианах!

— Пойдем, как по нити Ариадны, — ответил я. — Карту составил новую, с охватом всего района «полюса недоступности».

— За солнышко, за солнышко держись! Оно не подведет, а всякая там радионавигация — одна путаница! Помнишь, как она в тридцать шестом году Михаила Водопьянова подвела? Еле жив остался! А ведь какой орел!

— Разрешите доложить о расчетах будущего полета? — спросил я.

— Потом. Через месяц ученых мужей соберу, рассмотрим все, от примусной иголки до моторов самолета. Нет, через два месяца. А сейчас отдыхать. Всему экипажу готовы путевки в Сухуми. Счастливо, браточки! Погрейте свои косточки.

Из кабинета Папанина мы выскочили, окрыленные и вместе с тем несколько озадаченные. В течение двух лет на нашу идею штурма «полюса недоступности» руководство Главсевморпути смотрело отрицательно. И вдруг отношение круто изменилось.

Попрощавшись с экипажем, мы молча шли с Иваном Ивановичем по набережной вдоль Кремлевской стены, стараясь разобраться в причинах столь неожиданной нашей победы.

— Знаешь, Иван, даже не верится, что, наконец, все решилось… — говорил я, следя за полетом чайки.

— Это оттуда поддержали, — и Иван Иванович уверенно махнул рукой на Кремлевскую стену, — там знают, что важно для престижа страны.

— Но мы же не писали туда!

— А твои выступления по радио, статьи в печати об освоении наследства наших прадедов. Там не читают, по–твоему? Да там все знают!

Черевичный не ведал сомнений и этим особенно подкупал меня.

— Откровенно говоря, Иван, полет меня не тревожит. За эти годы продуманный и пересмотренный с учетом всех поправок, которые нашей теории преподносила ее величество Арктика, этот полет, весь до мельчайшего штриха, — в моей голове. Но вот что меня беспокоит, — решил поделиться я сомнениями. — Мы с тобой летчики, и, кажется, не плохие. Но этого мало. Вот мы, допустим, высадились на «полюсе недоступности». Веками самые сильные страны стремились прорваться в этот загадочный район. Сели благополучно. Осмотрелись, составили ледовую карту, выяснили методику самолетовождения и посадок на дрейфующие льды, измерили глубину океана, и все! Но этого же мало! С таким трудом добраться туда и вернуться, узнав так мало!

— Что же ты еще хочешь? По–твоему, этого мало?! Да мы же узнаем, есть ли там неизвестные земли! Можно ли вообще летать в этот район? Какие там льды? Какое магнитное склонение? Наконец, выяснить условия жизни и деятельности человека в тех экстремальных условиях! И этого, по–твоему, мало?

Иван, как всегда, возбуждаясь, стал даже заикаться, Он остановился и недоуменно уставился на меня.

— И все же мало. Мы не будем знать главное — куда движутся льды? Что там, в темной бездне океана? Есть ли жизнь, какие температуры, соленость воды, грунт дна океана и еще многое, так важное для науки! Вот летал Уплкинс к семьдесят седьмому градусу, а что он узнал? Измерил только глубину океана, и все! И какой дорогой ценой!

— Да, но ведь и Роберт Пири, посвятив Северному полюсу двадцать три года жизни, когда достиг цели, даже этого не сделал!

— Иван, мы живем в другую эпоху, — возражал я, — в другой стране. Народные средства должны расходоваться разумно, с максимальной пользой.

— Ты предлагаешь взять группу ученых? Так я тебя понял? Думаешь, те сведения о «белом пятне», какие получим мы, не оправдают затраченных на экспедицию средств, а следовательно, идея «летающей лаборатории» будет погублена?

— Ты сам все отлично понимаешь.

— А перегрузка самолета? Ты десятки раз пересчитывал. Чтобы достичь «полюса недоступности» и обеспечить работу на льду, необходимо взять сверх допустимого полетного веса, утвержденного главным конструктором, две тысячи кэгэ! Две тысячи! Иначе мы не вернемся обратно!

— Возьмем троих ученых и все необходимое для их жизни на дрейфующем льду. Это еще пятьсот килограммов. Ты вытянешь, Иван! Вспомни, как ты уходил с Новосибирских островов, когда у тебя рассыпался правый! мотор. Ты снял его и взлетел на одном оставшемся, Ты ошеломил тогда всех конструкторов. А ведь та машина тоже была туполевской, Р-6, а?