Нина Соротокина - Принцессы Романовы: царские племянницы

С предложением короны на условиях «кондиций» в Митаву в строжайшей тайне было послано посольство из трех человек во главе с Василием Лукичем Долгоруким, двое других членов ничего не знали о пунктах, ограничивающих монаршую власть. До согласия Анны смерть Петра II решено было держать в тайне. Верховники боялись, что Анну кто-нибудь предупредит, что «Кондиции» составлены не «всем народом», а только Верховным советом. Москва была оцеплена караулом по всем дорогам и выпускали людей из столицы только с паспортом, подписанным верховниками.

Все эти меры предосторожности оказались бесполезными. В окружении Анны находились два брата Левенвольде. Один из братьев жил в Митаве, другой в Москве. Последний и известил Анну о затее бояр и заверил, что народ «Кондиций» не поддерживает. Вторым доносчиком был прокурор Ягужинский. Он больше всех на совете кричал про «Кондиции», а потом сам же и предал своих коллег.

Меж тем делегация благополучно добралась до Митавы. Анна безоговорочно подписала «Кондиции» и выехала в Москву. 10 февраля 1730 года она прибыла в село Всехсвятское под Москвой. Как не ослеплена была Анна открывающимися перед ней перспективами, настроение у нее было не из лучших. Василий Лукич сумел испортить всю бочку меда ложкой дегтя: он запретил брать с собой в Россию Бирона. Анна вынуждена была подчиниться, но семью фаворита она привезла с собой. Она словно пыталась доказать совету, что со временем настоит на своем и любимый человек будет рядом.

В столицу Анна до времени не поехала. Там должны были похоронить царя Петра и подготовиться к приезду новой правительницы. Видимо здесь, во Всехсвятском, у Анны произошла встреча с сестрами. Какая она была, мы можем только предполагать. Хохотушке Екатерине Ивановне уже тридцать восемь лет. Историки пытались разобраться в отношениях двух сестер, но для этого на руках слишком мало исторического материала. Вряд ли Екатерина так уж безропотно приняла кандидатуру верховников. Раз уж решили оставить трон за семьей тщедушного Ивана, а не Петра Великого, то по закону Екатерина Ивановна имела гораздо больше прав на это место, чем сестра Анна. Но, похоже, вслух герцогиня Мекленбургская своих протестов никак не выражала. Более того, в этой сложной ситуации она, как могла, поддерживала сестру.

Верховники позаботились ограничить общение Анны с миром. Каждый, кто появлялся во Всехсвятском, находился под пристальным вниманием. Да туда и не ездил никто, кроме дам. И кто были эти дамы? Сестра Екатерина, княгиня Черкасская, княгиня Трубецкая (урожденная Салтыкова), Наталья Федоровна Лопухина (бывшая фрейлина Анны) и т. д. За этими дамами стояли их мужья, которые образовали некий политический кружок противников «Кондиций». К этому кружку примыкал также новгородский митрополит Феофан Прокопович, его влияние на умы было по-прежнему велико. Именно Прокопович прислал Анне план действий в пользу самодержавия. И сделано это было в лучших традициях детективной прозы. Прокопович послал через Екатерину Мекленбургскую в подарок столовые часы. В этих часах был потайной ящик, куда и поместили нужные бумаги. Екатерине Ивановне принадлежала также идея использовать в качестве почтового ящика ребенка. Маленького Бирона каждый день приносили Анне, под его курточкой в рубашке герцогине доставлялись секретные письма.

Полной неожиданностью для верховников явилось то, что Анна объявила себя полковником Преображенского полка и капитаном кавалергардов. Это был тревожный знак, но Верховный совет еще не мог поверить, что дело проиграно, цеплялись за подписанные «Кондиции».

15 февраля Анна торжественно въехала в Москву. А столица гудела от бесконечных разговоров и споров. На предполагаемую свадьбу Петра II съехалось много дворян. Оцепление удержало их в Москве. Кандидатура Анны всех устраивала, но предложенные царице «пункты» у многих вызывали нарекание. Гвардия, духовенство, дворяне, купечество – все вопили в один голос: лучше одна законная властительница, чем восемь кичливых бояр. Самодержавная власть от Бога, а тут какие-то верховники-выскочки будут править страной?!

Тут встал вопрос – кому присягать? Предложена была такая формулировка: присягнуть государыне и Верховному совету. Но присутствующая во дворце гвардия высказалась очень решительно. Лихие гвардейцы пригрозили переломать ноги автору подобного предложения. Тогда решено было присягать царице и отечеству. Верховники знали о брожении в дворянской среде. Необходимо было переходить к решительным мерам. Манштейн в своих «Записках» пишет, что совет собирался арестовать Остермана, Черкасского, Головина и других поборников абсолютизма. Многие из опасения ареста не ночевали дома.

25 февраля собрался Верховный совет, Сенат, Генералитет, туда же явилась толпа из дворян. Мемуаристы путаются в описании этих событий. Одни утверждают, что в зале было около восьмисот человек, другие называют более скромную цифру – сто пятьдесят, примерно. Дворяне пришли, чтобы представить будущей царице челобитную, которую подписали восемьдесят семь человек. Бумагу с поклоном отдал Анне Черкасский Алексей Михайлович (по другим документам – Татищев). Челобитная начиналась словами благодарности за высокую милость государыни, выражающуюся в том, что она подписала предложенные ей пункты, но далее следовали некоторые протестные слова, высказанные чрезвычайно обтекаемо и витиевато: «…в некоторых обстоятельствах тех пунктов находятся сумнитества такие, что большая часть народа состоит в страхе предбудущего беспокойства, хотя они с благорассудным рассмотрением, написав свои мнения, представили Верховному тайному совету, прося безопасную государственного правления форму учредить; однако ж, об этом не рассуждено, а от многих и мнений подписанных не принято и не объявлено, что без воли императорского величества того учинить невозможно».

Очень осторожная челобитная. Иными словами, мы со всем согласны, и с пунктами согласны, и государыне преданы всей душой, но не мешало бы, прежде чем ставить будущей государыне какие-то условия, с нами посоветоваться. Но и эта деликатная, если не сказать трусливая челобитная, вызвала гнев Долгоруких. Гвардейские офицеры из охраны тут же стали громко кричать об обязательном восстановлении самодержавия, хотя пока его никто не разрушил. Василий Лукич дождался тишины и строго спросил Черкасского:

– Кто позволил вам, князь, присвоить себе право законодателя?

Черкасскому уже нечего было терять:

– Вы вовлекли государыню в обман. Вы уверили ее величество, что подписанные ею в Митаве «Кондиции» составлены с согласия всех чинов государства. Это неправда!