Ян Веннер - Великие интервью журнала Rolling Stone за 40 лет

Что понадобилось бы группе, чтобы сочинить хит-сингл теперь, как вы их сочиняли в 1960-х и 1970-х годах?

– Я годами об этом не думал. «Start Me Up», честно говоря, удивила меня – это был ритм-трек пятилетней давности. Даже тогда, в 1981 году, я не ставил целью стать № 1 в хит-параде. Я занимался альбомами. Было очень важно иметь хиты, когда мы только начинали. На этом мы очень быстро многому научились: как сделать хорошую запись, как сказать нечто важное за две с половиной минуты. Если песня оказывалась на четыре секунды длиннее, ее обрубали. Это была хорошая школа, но прошло немало времени с тех пор, как я делал песни с мыслью добиться хит-сингла. Больше я в эти игры не играю.

Каждый вечер, когда Мик объявляет Чарли Уоттса, его встречают бурной овацией. Но Чарли в чем-то – загадочная личность, тихая совесть группы The Rolling Stones.

– Чарли – великий английский эксцентрик. Ну, как еще описать парня, который покупает «альфа-ромео» тридцать шестого года лишь для того, чтобы смотреть на приборный щиток? Он не умеет водить – просто сидит и смотрит на щиток. Он – оригинал, и при этом – один из лучших барабанщиков в мире. Без такого классного ударника, как Чарли, исполнение превратилось бы в скукотищу.

Он очень спокойный, но умеет убеждать. Чарли очень редко высказывает свое мнение. Если он это делает, то все слушают. Мы с Миком полагаемся на Чарли больше, чем это может показаться. Много раз, когда между мной и Миком случались размолвки, я советовался именно с Чарли.

Например?

– Начиная с таких пустяков: стоит ли исполнять ту или иную песню? Или я спрошу: «Чарли, может, мне взять да и повесить Мика?» А он ответит, что не надо. (Смеется.) К его мнению прислушиваются.

Как изменились ваши отношения с Роном Вудом, когда он бросил пить?

– Я говорю Ронни: «Не вижу разницы, когда ты в стельку или трезв как стеклышко». Он все тот же. Но он так и не бросил пить, вернувшись из последнего турне. Наше последнее шоу для него все еще продолжается. Ну ладно, если в турне, там ты сжигаешь много энергии на сцене. Но когда ты приехал домой и не общаешься со своим окружением, с семьей… Он не может остановиться. Он потом понял и сам принял решение. Когда я узнал об этом, он был уже «в штопоре».

Ронни всегда был добряком. Это его достоинство. Но в глубине его души таится кто-то иной. Мне знакомо это чувство. Вероятно, я не пристрастился бы к героину, если бы это не было способом защиты своего «я». Тогда я мог бы быть в каком угодно дерьме в окружении себя самого, а внутри оставался бы самим собой, и всем приходилось с этим считаться. Мик справляется с этим по-своему. Ронни – по-своему.

Вам не хватает собутыльника?

– Наплевать, я сам себе собутыльник. Интоксикация? Я «политоксичен». Никакие спиртные напитки или наркотики никогда не причиняют мне такого вреда, как другим. Это не моя философия. Идея принять что-нибудь, чтобы стать Китом Ричардсом, кажется мне смешной.

Были ли такие наркотики, которые вы попробовали, но они вам не понравились?

– Тонны. Я был весьма разборчив. «Спиды» – нет. Чистый фармацевтический кокаин – это здорово, но его больше не достать. Героин – лучшее из лучшего. Но если покупаешь его у мексиканских чистильщиков обуви, фу. Хорошая травка – это хорошая травка.

А как насчет «кислоты»?

– С удовольствием ее употреблял. Она появилась, когда мы уже почти не концертировали, в 1966 году. Это было нечто вроде каникул. Я и не знал, что у нее есть целый клуб любителей и всякая ерунда.

Мне было интересно вот что: ты вроде как в отключке, но все еще нормально функционируешь, например ведешь автомобиль. В то же время ты отрываешься. Метедрин и амфетамины никогда на меня сильно не действовали. Успокаивающие – я снова и снова возвращаюсь к ним: «Так, мне надо немного поспать». Но если не заснешь, то весело проведешь время. (Смеется.)

Насколько ваша наркозависимость в 1970-е годы отдалила от вас Мика?

– Не то чтобы он был Мистером Чистюлей, а я – Мистером Грязнулей. Но я отдалился от каждодневного общения с группой. Тогда только один из нас занимался почти всеми вопросами. Но когда я приходил в себя и готов был подставить плечо, чтобы помочь, то замечал, что Мик был вполне счастлив нести груз жизни и в одиночку. Он привык принимать огонь на себя.

Я был наивен – мне следовало бы об этом подумать. У меня не было сомнений, что Мик пользовался тем, что я сидел на наркотиках и все об этом знали: «Вам не надо говорить с Китом, он в отключке». Э, да я сам во всем виноват. Я делал то, что делал, а второй раз войти в одну и ту же реку нельзя.

Опишите ваши отношения с Миком. Слово «дружба» здесь уместно?

– Вполне. Очень крепкая дружба. И то, что мы ссоримся, служит тому доказательством. Начну с того, что я – единственный ребенок в семье. А он – один из немногих людей, которых я знаю с детства. Он – брат. А вам известно, что братья похожи, особенно если работают вместе. Некоторым образом нам надо провоцировать друг друга, чтобы выявлять слабые места и понимать, едины ли мы.

Вас тревожит, что ваша музыкальная жизнь не вполне его устраивает, что ему хочется записывать сольные пластинки?

– Он никогда не валяется в гамаке, не болтается без дела. Мик должен диктовать жизни условия. Он хочет ею управлять. Для меня жизнь – дикое животное. Вы надеетесь иметь с ней дело, когда она на вас набрасывается. Таково самое заметное различие между нами. Он не может лечь спать, пока не запишет, что будет делать, когда проснется. Я просто надеюсь проснуться, и в этом нет ничего страшного.

Вероятно, на мою позицию повлияло то, что мне пришлось испытать как наркоману. Это формирует фаталистическое отношение к жизни. Мик – сгусток нервной энергии. Ему приходится справляться с ней по-своему, говорить жизни, что должно случиться, и не позволять ей верховодить.

В 1965 году он был таким же?

– Не совсем. Он был, по-своему, очень стеснительным. Очень смешно говорить так об одном из самых ярко выраженных экстравертов в мире. Мик больше всего боится одиночества. Он порой относится к миру так, как будто мир на него нападает. Это его защита, и это сформировало такой характер, что иногда чувствуешь, что рядом с ним невозможно в самого себя углубиться. Любой в группе вам это скажет. Но причина этого – долгое пребывание в таком положении – в положении Мика Джаггера.

У вас с вашей женой Патти две дочери-подростка, Александра и Теодора. И как отец, вы хорошо представляете, до чего может довести озорство, потому что вы сами почти все это прошли.

– У меня никогда не было проблем с моими детьми, хотя Марлон и Анджела [301]выросли в непростые времена: копы, врывавшиеся к нам, я торчавший. [302]Я чувствовал себя как старый капитан китобоев: «Мой корабль отчаливает, увидимся года через три». Исчезавший на недели и месяцы отец – это никогда не пугало моих детей. Просто у папы была такая работа.