Иван Спирин - Записки военного летчика

Таким образом, нам предстояло прожить в нашем «клепальном цеху» несколько суток. Назначили следующий срок связи и занялись приведением в порядок своего хозяйства. Первая забота - о тепле. На каждого приходилось по три спальных мешка, так как члены экипажа, пересаженные на мысе Желания на другие корабли, мешков с собой не взяли. Не взяли они и десять резиновых новых матрацев. Мы надули матрацы, расставили их в среднем отсеке фюзеляжа, оставшимися матрацами и спальными мешками загородились от ветра. На резиновые матрацы на полу постлали несколько малиц, мехом наружу. Стало немного тише, хотя ветер и проникал через маленькие отверстия.

Попрежнему стоял лютый мороз. Было так холодно, что без перчаток руки мгновенно замерзали. Мы сидели, вернее, полулежали на полу, на разостланном меху, в полном полярном обмундировании, в теплых шапках или закутанные в шлемы, около нас непрерывно горели два примуса, служившие печками. [143]

Сегодня дежурный по варке пищи - Бассейн. Он молчаливо возится, творя из крупы, сухого картофеля и прочих снадобий что-то среднее между супом и кашей. Мы обсуждаем способы, каким образом можно будет скорей и проще вытащить машину из крепко смерзшейся земли.

Час обеда. Приготовленное Бассейном, этим кустарем-кулинаром, кушанье - просто серая бурда. Но нам оно кажется замечательно вкусным. К тому же оно горячее. А мы так нуждаемся в тепле. Едим и похваливаем.

В 10 часов - вечерняя связь с Амдермой. Сообщили, что с зимовки Лагерная, единственной зимовки на южной оконечности Новой Земли, расположенной от нас километрах в 50, к нам вышла на собаках партия с продовольствием. Пурга не унималась. Мы тревожились - доберутся ли и найдут ли нас эти люди. Опробовали пистолетные ракеты, разожгли одну большую посадочную ракету, которыми мы хотели давать сигналы о нашем местонахождении. Зеленые и красные пистолетные ракеты взвивались высоко вверх. Их полет был красив. Ракеты освещали большое пространство. Наверно, их можно было увидеть издалека. Мы с нетерпением ждали гостей.

На другой день, рано утром, я проснулся от сильного холода. Спал в крыле. С удивлением обнаружил, что мой спальный мешок занесен снегом: в щели за ночь надуло целый сугроб. Самое мучительное - вылезать из спального мешка. Эту операцию стараешься проделать как можно скорее. Подпрыгивая и приплясывая, торопишься натянуть меховую одежду. Это помогает плохо. Руки и ноги кажутся одеревеневшими.

Чтобы разогреться, шли запускать моторчик радиостанции. Первая связь была с раннего утра. За ночь моторчик застывал и упорно отказывался работать. Приходилось сильно дергать его за трос, поворачивать сильными рывками. Этим занимались по очереди. Согревшийся уступал место другому. Потом дежурный начинал готовить завтрак. Меню было не особенно разнообразным: чай, галеты, икра, мясные консервы.

Завтрак как будто «закреплял» тепло, добытое у моторчика рации. Но стужа брала свое. И через полчаса-час мы снова ощущали студеное дыхание арктики. [144]

Шел третий день нашего сиденья на диком, безлюдном, суровом мысе Меньшикова. После завтрака решили пройти к маяку и подробно разведать местность. Обошли кругом и исследовали расположенное возле самолета небольшое озеро из которого мы брали пресную воду. Прошли вдоль скалистого морского берега до самого мыса, где стоял маяк. Море бесновалось. Завывающий ветер сбивал с ног. Пенистые валы стремительно бежали к скалам, ударяясь о них, вздымались вверх и, словно укрощенные, откатывались назад. А там набегали новые волны и без конца бушевал прибой. Страшно было следить за этим единоборством морской стихии и угрюмых равнодушных каменных скал. На берегу валялись какие-то ящики, бочки, остатки шлюпок. На одном из ящиков мы с трудом разобрали «Нордвик». Этот ящик море схватило у мыса Нордвик и за тысячу километров принесло сюда.

Залезли на маяк. Осмотрели его автоматическое устройство. С самой вышки наблюдали шторм.

К обеду тронулись домой. Сегодня дежурный приготовил обед из двух блюд: рисовая каша и какао.

День короткий. Светало в 8 часов; 30 минут, а в 12 часов 30 минут уже было темно. Регулярно через каждые два-три часа я пять-шесть раз стрелял ракетами вверх, надеясь этим привлечь внимание идущих к нам зимовщиков с Лагерной.

После обеда начинались рассказы о всяческих авиационных происшествиях. Читали вслух единственную книгу, оставшуюся на самолете. Играли в карты. Особенно популярна была игра в «подкидного». Играли азартно, «не на жизнь, а на смерть». Причина азарта была очевидна: по уговору проигравший должен сдавать карты для новой игры. А эта операция не из легких. Надо снимать рукавицы. Что может быть страшнее? И вот бедняга - проигравший - быстро снимал меховые рукавицы, долго грел руки над примусом и, наконец, начинал сдавать карты. Бешено спешил, но руки стыли в первую же секунду, сдача прерывалась, он снова грел руки над примусом, снова принимался за свое дело. А выигравшие подтрунивали над сдатчиком. Что ж? Эта участь была знакома всем. Я играл с Симой Ивановым, Водопьянов - с Петениным, Бассейн то сидел рядом, поддакивая или подтрунивая над неудачниками, то залезал [145] в мешок. Нашим противникам не везло. Они почти каждый раз проигрывали, нервничали, ругали друг друга за неправильный ход. Особенно остро переживал неудачи Михаил Васильевич. За оплошный ход он «грыз» Петенина так, что тому становилось «жарко». А нам повышенное настроение партнеров доставляло большое удовольствие, и мы подливали масла в огонь. Когда руки коченели окончательно, игра прекращалась. И тогда начинались длинные, длинные рассказы, в которых были и правда, и вымысел, и действительные происшествия, и планы будущих экспедиций.

О чем только не было переговорено, чего-чего только не было рассказано за десять долгих полярных вечеров! Как-то Водопьянов рассказывал сказку об Алеше Поповиче. Часа два, затаив дыхание, слушали ее, а Михаил Васильевич, умело импровизируя, все говорил, развлекая своих спутников.

В 12 часов - связь с Амдермой. Потом ужин: чай и какао с галетами, иногда разогретые мясные консервы. Потом - спать. Как и накануне, стараемся быстро-быстро стащить с себя одежду, нырнуть в мешок, закутаться как следует. Долго дрожишь в этом мешке, пока, наконец, не ощутишь драгоценную теплоту. В одном мешке было холодно, спали в двух - вдетых один в другой. Закроешься с головой - нечем дышать. Откроешь верхний клапан - лицо замерзает. Я клал под голову свой летный пиджачок на беличьем меху, крепко закутывал им голову и оставлял маленькое отверстие для воздуха. Часто ночью просыпался от холода: полы пиджачка или расходились сами, или я нечаянно разворачивал свое «гнездышко».