Н. Стромилов - Впервые над полюсом

С нами были четыре нарты, запряженные собаками. На нартах - документы экспедиции и почта, продовольствие для людей и корм для собак, примус, керосин, спальные мешки и палатки. Хозяева упряжек - четверо приземистых, закутанных в меха чукчей, прибывших с берега, - были молчаливы, возможно потому, что плохо знали русский язык, а мы совсем не знали чукотского.

Мы - восемь человек - покидали корабль с чувством глубокого беспокойства за судьбу остающихся на нем людей. Знали, что не рассчитан он для работы в тяжелых льдах и имеет серьезные повреждения корпуса. Что нет поблизости мощного ледокола, который мог бы вызволить корабль из ледового плена. И нет неподалеку самолетов, которые могли бы в случае необходимости прилететь хотя бы за женщинами и детьми. А если бы и были самолеты, то не найти, наверное, площадку, чтобы принять их в диком, хаотическом нагромождении льдов, окружающих судно…

* * *

До смешного легким представлялся нам с борта корабля тридцатипятикилометровый путь до мыса Джинретлен. И только пройдя первый километр, мы поняли, что путь до берега потребует от каждого предельного напряжения всех сил, так как состоял он из почти непрерывного перешагивания и перелезания через обломки ледяных полей, расположенные в самых причудливых и, казалось, наименее преодолимых сочетаниях. Представьте себе, что вы бесконечно поднимаетесь и спускаетесь по крутым и скользким лестницам, да еще помогаете перебираться собакам и перетаскиваете нарты.

Промежутки между обломками полей, припорошенные снегом, были коварны: нередко нога, ступая на такое место, встречала пустоту - приходилось быть осмотрительным. Ровные поля, идя по которым можно было отдохнуть, встречались нечасто и были невелики. Пройдет время, и Илья Сельвинский напишет: «А дорога трудна, что ни шаг, то стой, а кругозор огромен: ледовый океан являл собой до горизонта вид каменоломен. Закованные водопады, грот, ущелье, лабиринты, сталактиты…»

«Каменоломни». Тяжелее всех они даются Мироненко и Сельвинскому: оба предрасположены к полноте, у обоих не совсем здоровое сердце. Легче других Муханову, Трояновскому и, как это ни странно, нашему больному - Данилкину. Правда, он значительно моложе любого из нас. В «средней» группе - остальные. Кольнеру путь значительно усложняет шикарная, окладистая, черная борода, из которой он чертыхаясь то и дело выковыривает кусочки льда. А в общем-то тяжело дышат, обливаются потом, присаживаются на ропаки, отстают, потом догоняют остальных и молчат (каждое слово - расход энергии!) - все.

Останавливаемся на ночевку в сгустившейся темноте. В назначенный час до боли в глазах всматриваемся в горизонт - туда, где оставили «Челюскин», и туда, где, по нашему предположению, находится мыс Джинретлен, у которого стоят пароходы. Для нас обещали дать ракеты, но мы их не видим - подвела видимость.

Организуем лагерь, завидуя собакам, - свернулись клубками на снегу, прикрыли носы хвостами и преспокойно спят. Им не надо, засыпая на ходу, распаковывать имущество на нартах, разжигать примус, таять снег, варить какао, разогревать консервы, «сервировать стол», а поужинав, нырять в ледяные спальные мешки, раздевшись до белья…

Мы знали, что Арктика - умелый организатор напряженных ситуаций. Но не подозревали, что она умудрится создать такую ситуацию и на нашем, совсем коротком, пути до берега. А она ее создала: на второй день дорогу нам преградила лента черной воды шириной десять - пятнадцать метров - полынья. Она тянулась сколько хватал глаз параллельно берегу, и перемычек, по которым можно было перебраться на другую сторону, нигде не было видно.

У нас не было с собой ни шлюпки-ледянки, приспособленной для перетаскивания по льду на лыжах, ни надувной резиновой лодки. Шлюпки-ледянки на судне были. Но никто не задал сейчас вопрос, почему мы не взяли с собой хотя бы одну, - все понимали, что не дотащили бы ее до полыньи. А если бы и дотащили, она сделала бы наш путь неизмеримо продолжительнее. Резиновых надувных лодок на судне не было.

Что делать? Идти всей группой вдоль полыньи направо или налево в надежде, что где-то найдем перемычку, по которой сумеем перебраться на другую сторону? Но нет уверенности, что встретим ее на посильном для нас расстоянии. Послать, с целью дальнего поиска перемычек, вдоль полыньи в разные стороны по нарте, свободной от груза, с одним или двумя товарищами на каждой? Отвергается: лед пришел в движение и может разъединить группу, что в данной обстановке мы считаем самым опасным. Вернуться на «Челюскин»? Но где гарантия, что он находится на старом месте? Что начавшийся ветер с берега не разредил и около него льды и он не начал движение к Берингову проливу? Решительно отклоняется и этот вариант. Забегая вперед, скажем, что решение не возвращаться на судно было правильным: чуть позднее того времени, когда мы держали «военный совет» у полыньи, лед вокруг «Челюскина» разошелся и судно двинулось на восток.

Что же оставалось нам? Мы приняли решение, которое, на первый взгляд, не блистало активностью: разбить лагерь там, где нас остановила полынья, установить за ней наблюдение и ждать. Ждать, пока сама природа не наведет перемычку-мост через преграду, ею же созданную на нашем пути.

Мы посоветовались с хозяевами упряжек. Трудный это был разговор: в ход шли слова, жесты, взгляды, улыбки, нахмуренные лица и рисунки лезвием ножа на снегу. С помощью этого арсенала средств мы «доложили» им наши варианты. И как же мы обрадовались, когда удалось понять, что они отвергают все, кроме последнего! И наше решение, основанное, по сути дела, на обычной житейской логике и здравом смысле, ибо не было среди нас уж очень опытных полярников, начало казаться нам еще более правильным, так как одобрили его люди, вобравшие в себя опыт всех предшествующих поколений, что жили на суровых чукотских берегах и охотились на морского зверя на таких же льдах, по которым теперь шли мы.

Мы прониклись уважением к нашим проводникам с первых же часов пути: они честно делили с нами все тяготы путешествия. Шли. Перелезали через торосы. Помогали собакам, оставлявшим на снегу кровавые отпечатки порезанных льдом лап, перебраться через замысловатые комбинации обломков ледяных полей и перетащить нарты. Никто из них ни разу не воспользовался правом хозяина упряжки и не присел на нарты на ходу. Что это? Основанное на природном такте нежелание поставить себя в преимущественное положение по сравнению с нами? Или они берегут собак, хорошо зная их натуру, зная, что преданная своему хозяину собака может работать до тех пор, пока у нее не разорвется сердце?

У наших проводников скуластые, выдубленные морозом и ветром лица. Взгляд прямой, острый - взгляд охотника, встречавшегося со смертью. Они хорошо знали, что в этом суровом краю от человека в любое время может потребоваться затрата большой физической энергии, поэтому ценили отдых: засыпали моментально, как только представлялась возможность. Засыпали лежа, сидя и, как говорили наши острословы (они нашлись и тут), даже стоя и на ходу. Их мало заботил выбор места для отдыха и сна. Они садились или ложились прямо на снег или лед, ничего не подкладывая, иногда присаживались на нарты. Вид сидящих или лежащих на снегу фигурок шокировал врача. «Это же верный ишиас! - возмущался он. - Где тут, на льду, и чем я буду их лечить?» Но никто ничем не заболел и волнения врача, к его и нашему удивлению, оказались напрасными.