Илья Толстой - Мои воспоминания

Почему мы, так называемые интеллигенты, так боимся смерти и почему Каратаев относится к ней так просто? Где тут разгадка? Неужели это потому, что у Каратаева есть вера, которой у нас нет? Неужели Каратаев знает того самого бога, которого я ищу?

И вот начался период увлечения отца простым народом.

177

Около каменных ворот яснополянской усадьбы проходит старая Екатерининская большая дорога, так называемая Московско-Киевская "муравка". В старину это была одна из главных российских артерий. По ней ходила почта, по ней носились ямские тройки, ползли бесконечные обозы, сновали казенные курьеры, и по ней же ездили и русские цари. Я застал в живых и хорошо помню старого ясенского ямщика Павла Шентякова, который когда-то возил по этой дороге царя Николая I.

Позднее большая дорога была заменена каменным шоссе, которое местами шло с ней параллельно, местами же немного от нее отклонялось. С проведением железной дороги значение шоссе, как колесного пути, значительно уменьшилось,

Шоссе это проходит от Ясной в одной версте под самым горизонтом и видно из окон большой залы. Поэтому шоссе, а иногда даже и по старой дороге испокон веков хаживали странники, калики перехожие и паломники-богомольцы.

Кто дал обет сходить в Иерусалим или к Троице; кто просто пожелал перед смертью сподобиться посетить святые места; мужчины, женщины, старые, молодые, здоровые, немощные шли, иногда в одиночку, по большей частью группами, кто на север, кто на юг, зимой и летом, с палками в руках и котомками за плечами, питаясь Христовым именем и милостынею.

В то время, сорок лет тому назад, таких паломников было много, каждый день их проходило в ту и другую сторону по несколько групп.

Отец любил после занятий, то есть часа в четыре дня, или гулять, или ездить верхом. Вместо прежних катаний на купальню, вместо охоты он стал все чаще и чаще ходить пешком на шоссе. Гуляя по шоссе, он разговаривал со странниками и иногда встречал среди них чрезвычайно умных и интересных.

Опять открылась перед ним многовековая народная мудрость, так ярко и просто выраженная в дивных русских пословицах и поговорках, и чем дальше он в эту мудрость углублялся, тем более ему казалось, что в этой мудрости, быть может, и лежит разгадка к его мучительным сомнениям.

Вот что отец пишет об этом в "Исповеди": "Но благодаря ли моей какой-то странной физической любви к

178

настоящему рабочему народу, заставившей меня понять его и увидать, что он не так глуп, как мы думаем, или благодаря искренности моего убеждения в том, что я ничего не могу знать, как то, что самое лучшее, что я могу сделать -- это повеситься, -- я чуял, что если я хочу жить и понимать смысл жизни, то искать этого смысла жизни мне надо не у тех, которые потеряли смысл жизни и хотят убить себя, а у тех миллиардов отживших и живых людей, которые делают жизнь и на себе несут свою и нашу жизнь" 10.

Хождение на шоссе стало теперь не только увлечением, но и потребностью,

-- Иду на Невский проспект, -- говорил он шутя и иногда пропадал до глубокой ночи.

-- Встретил удивительного старика и дошел с ним до Тулы, -- рассказывал он, возвратясь без обеда часов в десять вечера.

Его дневники того времени пересыпаны пословицами, выражениями чеканной народной мудрости и воли божьей, которые он среди этих странников собрал. Многие из его позднейших народных рассказов вдохновлены его друзьями с "Невского".

Да, эти люди знают бога. Несмотря на все их предрассудки, несмотря на веру в Николу-зимнего и Николу-вешнего, несмотря на веру в Иверскую, Казанскую и Троеручицу, они ближе к богу, чем мы. Они ведут рабочую, нравственную жизнь, и их простая мудрость во много раз выше всех ухищрений нашей культуры и философии.

И он, Лев Толстой, великий писатель, славный, богатый, образованный, не раз искренне завидовал этим нищим, оборванным, подчас голодным, но счастливым и внутренне спокойным людям.

Наряду с этим у него шла громадная кабинетная работа.

"Никогда в жизни я не работал так усиленно, как за эти десять лет", -- говорил он в одной из своих позднейших книг. Он изучал философию, богословие, Жития святых, историю церкви и все, что только можно было достать, касающееся жизни Христа и его учения. Он сам перевел Евангелие с греческого, сравнивал всевозможные контексты и для этого изучил даже древнееврейский язык.

179

Я помню, как он настойчиво и постепенно добивался и как вырастало и складывалось его новое миросозерцание.

Так мы, бывало, детьми складывали кубики. Сначала хаос, кажется безнадежно. Но вот один кубик подошел, второй уже легче находит свое место, что-то уже складывается -- этот сюда, этот туда, вот этот трудно приладить, вертишь его много раз, наконец откладываешь его в сторону, берешься за другие, картина вырастает, пустоты заполняются, все становится яснее и понятнее, наконец картина вся, одно только место не заполнено, берешь отложенный в сторону, казавшийся трудным последний кубик, и он просто и ясно подходит к своему месту.

Я взял это детское сравнение, потому что лучшего сравнения к тому, как отец постепенно разбирался в понимании учения Христа, я не мог подобрать.

Первым его кубиком, то есть основой его нового понимания, была нагорная проповедь и учение о непротивлении злу. Как странно кажется теперь, что ему нужно было много лет, чтобы понять простые слова "не противься злу". Вот до чего затемняет учение Христа православная церковь с ее богослужением, символом веры, катехизисом и богословием.

Поняв этот основной тезис в его прямом значении, отец начал проверять все учение Евангелия сызнова и начал прикладывать к нему разрешение всех жизненных вопросов. Там, где казались противоречия, он изучал источники, и большей частью эти противоречия оказывались или неточностями, или ошибками перевода. И чем глубже он вникал, тем яснее и яснее ему все становилось и тем лихорадочнее и радостнее он складывал последние кубики, пока наконец не развернулась перед ним вся картина, ясная и несомненная.

Эта работа отца есть единственная в своем роде попытка подвести под учение Христа глубокое философское основание и приурочить его ко всем областям человеческой жизни, начиная с жизни личной и кончая жизнью общественной, экономической и даже политической.

Я уже сказал раз, что я всегда был неустойчив. Я никогда не гримировался в последователя отца, хотя всегда ему верил. Но чем старше я становлюсь, тем

180

яснее мне становится его миросозерцание и тем ближе я к нему подхожу сам.

Между тем пропасть между отцом и остальной семьей все более углубляется, и положение начинает осложняться.

Семья развивается и растет. У матери на руках восемь человек детей. Отец отошел в сторону и в воспитании детей уже участия не принимает. Мать начинает видеть, что она одна не в силах справиться с лежащим на ней бременем, и поднимается вопрос о переезде семьи в Москву, тем более что Сереже надо ходить в университет, Тане пора "выезжать", а Илюша дома лентяйничает, и надо его отдать в гимназию. А тут еще Лева и Маша, Андрюша, Миша и грудной Алеша.