Гарри Табачник - Слава не меркнет

темноте.

...Пройдет время, услышав гул самолета в небе, рванется с больничной койки к окну поседевший

Будкевич и скажет:

— Врачи летать запретили. На аэродроме устроился. Все-таки возле самолетов. И бензин. Привык я к его

запаху. Не могу без него. А они, чудаки, мне свежий воздух рекомендуют. В постель уложили. Чудаки.

Если бы вдруг время ускорило свой бег, то перед взором комбрига, словно кинокадры, пронеслись бы

страницы жизни каждого из тех, кто сейчас рядом с ним.

Все это будет еще не скоро. А пока идут ночные полеты. Одна эскадрилья сменяет другую, и комбриг не

уходит с аэродрома.

Наутро свежий, бодрый, словно и не было бессонной, беспокойной ночи, потому что именно такие ночи, среди своих, в заботах о деле, и вливали в него эту бодрость, он вошел в столовую, где завтракали

летчики.

— Подведем итоги, — сказал он. — Быть хорошо подготовленным сейчас к войне — это главное.

Эскадрилья товарища Туржанского в этом отношении выглядит лучше других. Первое место за ней. Но

наступление на боевую подготовку продолжается. [28]

Те, кому не повезло в этот раз, могут еще взять свое.

Наступление продолжалось... И, как во всяком наступлении, были потери.

Есть командиры, принимающие потери на пути к цели как неизбежное. Смушкевич тоже шел к цели, но и

одной человеческой жизни не хотел оставлять на этом пути.

Когда в квартире комбрига раздавался один короткий звонок — словно тому, кто был за дверью, совсем

не хотелось звонить, не хотелось, чтобы его видели, не хотелось замечать сочувственных глаз жены и

притихших детей (но что поделаешь, если он всегда теряет ключи!), — все уже знали: случилось

непоправимое. Ведь, если все хорошо, звонок был призывным, долгим. Тогда навстречу отцу выбегали

дочки. Старшая, Роза, и совсем еще маленькая Ленинка бросались помогать ему раздеваться. Это было их

любимое занятие. Особенно зимой, когда после долгих усилий удавалось стянуть с него унты. При этом

все весело возились на ковре.

Но сейчас звонок был коротким. Смушкевич вошел молча. Снял шинель и, ни слова не говоря, ушел к

себе. Домашние знали, что теперь он долго будет лежать, не раздеваясь, спрятав голову под подушку.

В квартире наступала тишина.

О чем думает он в эти часы, оставшись один на один с собой?

Наверное, клянет себя, что не уберег товарища, что не успел научить его всему, что спасло бы ему жизнь, что плохой он командир, если гибнут у него еще летчики, а он ничего не в силах сделать, чтобы быстрее

пришла в авиацию совершенная техника. И это бессилие было тяжелее всего...

За окном догорал день, и комнату заполнил полумрак. [29] Солнечным лучам с трудом удавалось

пробиться сквозь листву разросшихся деревьев, и лишь кое-где на полу и стенах вздрагивали маленькие

«зайчики». Гулко напоминали о себе часы...

Нет людей неошибающихся. И он меньше всего относил себя к их числу. Хотя его никто ни в чем не

обвинял, сам себе он скидок не делал. Знал, что все-таки виноват. Виноват, что, быть может, не

предусмотрел всего, а командир обязан быть втрое зорче. Думал, что можно перескочить через

второстепенные на первый взгляд кое-какие летные упражнения, чтобы поскорее взяться за главное —

боевую подготовку. Ведь так неспокойно стало в мире...

А утром снова аэродром.

— Товарищ комбриг, — окликнул его техник Плоткин, — готово!

— Что готово?

— О чем говорили.

— Электрифицировали старт? Молодцы! Ну показывайте, что вы там придумали...

На старте Смушкевич не увидел привычных фонарей «летучая мышь», которыми в ночное время давался

сигнал к взлету. В бригаде давно думали над тем, как избавить летчиков от них. Малейшая

неосторожность с огнем грозила бедой. И вот теперь Плоткин показывал комбригу стартовый светофор.

Кнопки, провода, лампочки — все просто и безопасно.

— Это то, что нам нужно, — сказал комбриг, осмотрев прибор. — Только вот что... Надо сделать так, чтобы о нем знали и соседи. Мы ведь монополии устанавливать не собираемся. Верно?

— Точно, — обрадованно согласился Плоткин.

— Ну вот и отлично. Подготовьте быстренько описание с чертежами. Пошлем в округ. [30]

Витебский светофор приняли во всех частях Военно-Воздушных Сил.

«Награждаю старшего техника Плоткина за проведенную большую рационализаторскую работу в

бригаде и изобретение светофора для ночного освещения старта...»

В Москве, в квартире на Гоголевском бульваре, этот отпечатанный на машинке приказ комбрига

Смушкевича и по сей день хранят как драгоценную реликвию.

Неподалеку от аэродрома в старинном парке на берегу Двины стоял особняк. Раньше он принадлежал

какому-то графу. Смушкевич давно уже поглядывал на него. Ведь это было идеальное место для

задуманного им ночного санатория. Оставалось только убедить окружном и горсовет передать его

летчикам.

Машина, в которой Смушкевич направлялся в город, вдруг резко затормозила. Видно, опять забарахлил

мотор.

— Надолго? — он посмотрел на огорченного шофера и понял, что, видно, надолго. — Ну, не

расстраивайтесь. Погода сегодня отличная.

Он любил ходить пешком. Такие минуты выдавались редко. Можно спокойно, не торопясь, подумать.

Ходил широким легким шагом, чуть наклонясь вперед. Походка осталась от того времени, когда работал

грузчиком. Сколько лет прошло, а держится походка... Да и сила тоже. Он мог не спать несколько ночей

кряду, вызывая удивление всех. И всегда оставался бодр и свеж. Здоровыми, бодрыми хотел он видеть и

своих летчиков.

...В небе послышался знакомый рокот мотора. Смушкевич посмотрел вверх. Там, растягивая дымчатый

шлейф, настойчиво полз ввысь самолет. Он [31] уже превратился в совсем маленькую точку, но взбирался

все выше.

Ведь вон на какую высоту летать стали! Еще год назад никто бы не поверил, а сейчас почти на семь

километров забираемся. И это не предел. Новая техника приходит. Будем летать еще выше. И на плечи

летчиков лягут дополнительные нагрузки... А санаторий просто необходим. Перед полетом ничто не

должно волновать летчика. Он должен быть абсолютно спокойным, отдохнувшим, собранным.

Не заметил, как подошел к зданию окружкома.

— Привет покорителям небес! — добродушно улыбаясь, приветствовал его секретарь. — Можешь не

беспокоиться. Отдаем вам особняк. И сад бери. Пусть отдыхают твои летчики на здоровье. Только

летайте...

Ночной санаторий стал его гордостью. О нем он заботился непрестанно.

О том, как отдыхают летчики, ему каждый день докладывал бригадный доктор. Невысокий, плотный

Зитилов уже много лет врачевал в Витебской бригаде. К нему привыкли, его считали своим в домах