Георгий Михайловский - Записки. Из истории российского внешнеполитического ведомства, 1914–1920 гг. Книга 1.

Очень скоро после отъезда Горлова в конце июня 1915 г. и Нольде получил тоже двухмесячный отпуск, а Юрисконсультская часть, равнявшаяся по служебному положению департаменту, а по своей перегруженности не уступавшая нашим департаментам, вопреки всем бюрократическим традициям была вверена не кому-либо из старших чинов — вакантному, например, тогда Мандельштаму, а мне, официально исполнявшему обязанности секретаря, человеку, служившему меньше года, а по возрасту не достигшему 25 лет. Уезжая, Нольде в напутствие сказал мне, чтобы я делал «всё, что он делал»», и прибавил, улыбаясь, что «есть такое качество — внимание, о котором не следует забывать». Моё назначение произвело большое впечатление, так как было беспрецедентно, а самое главное — благодаря докладу по делам Совета министров устанавливало прямые отношения между Сазоновым и мной, то есть ставило меня в разряд высших чинов министерства.

Для меня это был поворотный пункт в моей службе, так как он раскрывал святая святых нашего ведомства. Конечно, такое назначение, при всей его временности, было возможно только благодаря вышеотмеченным дипломатическим неудачам Мандельштама и авторитету Нольде, давшему мне самую лестную аттестацию Сазонову. Кроме Мандельштама и барона Таубе, тогда уже не принимавшего участия в работе ведомства, никто и не мог заменить Нольде. Тем не менее Нольде, уезжая, всё же сказал, что в затруднительных случаях я могу или писать ему в Рязанскую губернию, или же обращаться к Мандельштаму, «если бы вы считали, что он может быть вам полезен». Я действительно раза два писал по делам Нольде, не зная некоторых его предшествовавших действий, но к Мандельштаму не обращался, хотя он вначале, после отъезда Нольде, несколько раз заходил ко мне и очень предупредительно расспрашивал о текущих делах. За эти два месяца крайне напряжённой работы ни Нератов, ни Сазонов не вспоминали Мандельштама, и нетрудно было догадаться, что Мандельштам пока что «конченый человек».

Из всех чинов ведомства до этого времени я не знал лично только Сергея Дмитриевича Сазонова, хотя по рассказам моего дяди и всему, что видел в министерстве, мог составить о нём представление. Когда я пришёл к нему первый раз по делам Совета министров, то тут уже был Нератов. Сазонов спросил меня о моём дяде, которого очень хорошо знал, спросил, в какой губернии находятся «мои интересы», и, узнав, что в Самарской, очень похвалил её, сказав, что он её довольно хорошо знал когда-то. После этого он сразу же перешёл к делам и на прощание просил обязательно передать привет Чарыкову и всегда сообщать, когда буду иметь от него известия.

Простой и приветливый приём Сазонова, его манера задавать быстрые и краткие вопросы, прямо касавшиеся существа дела, и наружность скорее профессорская, чем дипломатическая, — всё это располагало к нему. Была у него и другая черта — постоянство в личных отношениях, но в то же время импульсивность характера и темперамента, несмотря на наружную холодность, заставляла всегда быть начеку и давать быстрый и решительный ответ. Это обстоятельство сразу же придавало ответственность каждому слову, так как Сазонов во всех вопросах, не имеющих определённо политической и при этом первостепенной важности, слепо верил своим сотрудникам и действовал с энергией и решительностью в указанном направлении. Мне сразу стало понятно, почему Нольде так легко добивался того направления дела, которое он хотел, и как, иногда вопреки логике вещей, Сазонов употреблял свой огромный авторитет для проведения довольно спорного положения. Сазоновым, когда он не имел в данном вопросе собственного мнения, было очень легко повелевать, и в особенности если данное дело не касалось области так наз. «высокой политики», то есть злобы дня.

Моя роль, согласно прежде установленному Нольде прецеденту, в делах Совета министров сводилась к тому, что я должен был, ознакомившись с содержанием всех дел на данное заседание Совета министров, отметить всё касавшееся так или иначе внешней политики или вообще нашего ведомства и, снёсшись по специальности с директором департамента или же начальником политического отдела и получив от них в виде краткой записки их мнение, затем всё относившееся к Юрисконсультской части (а у нас, как я указывал выше, была крайне широкая и неопределённая компетенция), сам отмечать и писать «шпаргалку» Сазонову. Точно так же всё относившееся к внутренней политике, если это имело более или менее выдающееся значение, должно было отмечаться мною и иногда излагаться в виде краткого содержания желательного решения вопроса. Никаких правил насчёт составления этих «шпаргалок», само собой разумеется, быть не могло, и надо было очень хорошо знать состояние всей политики правительства и направление нашего ведомства, чтобы попасть в тон и в то же время отстоять правильное решение вопроса. Для этого у меня была подготовка в виде знания наших ведомственных взглядов и главных действующих лиц.

После первых же докладов у Сазонова я увидел, что в моём настоящем положении от меня требуется самостоятельность, и я, говоря откровенно, был этому очень рад, так как, несмотря на прекрасные личные отношения с Нольде, придерживался диаметрально противоположных взглядов как по вопросам общего характера, так и по поводу отдельных конкретных вопросов. Каюсь, что я не держался прежней линии поведения, а решал все дела так, как считал это правильным. Сазонов слишком был поглощён тогда вопросами большой дипломатии, чтобы чувствовать различие оттенков по сравнению с Нольде, а когда он это замечал, то довольно добродушно говорил: «А это не противоречит нашим прежним заявлениям?» И потом, после моих объяснений, соглашался. Быть может, это объяснялось и тем, что он сам не раз слишком много уступал Нольде вопреки внутреннему убеждению и моё понимание больше сходилось с его взглядами. Да и Нератов, очень часто, если не всегда, присутствовавший на моих докладах, не раз давал понять, что Нольде перегибает палку в смысле недостаточного учёта славянского вопроса.

Должен сказать, что за эти два месяца между Сазоновым и мной не произошло ни одного сколько-нибудь серьёзного разноречия. Быть может, это объясняется крайне радикальной позицией Сазонова как раз в это время по всем вопросам внутренней политики, за что он и поплатился отставкой. Мне было не только легко работать в моральном отношении, но и действительно радостно видеть, что благодаря доверию Сазонова я мог проводить в довольно обширном круге дел свою линию поведения.

Единственное, что нервировало, — это крайняя спешность работы. Заседания Совета министров в это время вместо одного раза в неделю по вторникам, как это было до войны, стали всё учащаться, а в августе одно время стали ежедневными. Ведомость с делами доставлялась рано утром. Приходя в 10 час. утра, я на своём столе уже имел запечатанный конверт от канцелярии Совета министров, надо было все эти дела привести, согласно ведомости, в порядок, при этом часть дел, иногда самых важных, доставлялась дополнительно с 11-часовой курьерской почтой или иногда и в половине двенадцатого, в половине первого дела к данному заседанию Совета министров должны были быть уже доложены Сазонову, который в час дня завтракал, а в половине третьего уже начиналось заседание Совета министров в Мариинском дворце.