С. Кошечкин - Весенней гулкой ранью...

решительный удар...

Мир таинственный, мир мой древний,

Ты, как ветер, затих и присел.

Вот сдавили за шею деревню

Каменные руки шоссе. -

Такая драматическая картина представлялась Есенину накануне его отъезда за

рубеж.

"Доволен больше всего тем, что вернулся в Советскую Россию", - заявил

поэт по возвращении из заграничной поездки. И немного позже: "Учусь

постигнуть в каждом миге Коммуной вздыбленную Русь".

Вдали от родной земли, на чужбине у поэта "прояснилась омуть в сердце

мглистом".

Но не розовощекий бодрячок с красным бантом в gетлице вышел из поезда

на перрон московского вокзала 3 августа 1923 года. Перед друзьями был

человек, много передумавший и переживший, уставший от жизненных испытаний и,

несмотря ни на что, сохранивший чистоту души, согретой любовью к людям, к

отчему краю. Человек, твердо решивший

Расстаться с озорной

И непокорною отвагой.

Уж сердце напилось иной,

Кровь отрезвляющею брагой.

6

Разговор о поездке Есенина за границу напомнил мне одну недавнюю

встречу. Вот короткий рассказ о ней.

Иван Петрович взял у меня с колен книгу и, найдя нужную страницу,

сказал:

- Вы обратили внимание, как Есенин в "Железном Миргороде" описывает вид

ночного Нью-Йорка? Послушайте: "Ночью мы грустно ходили со спутником по

палубе. Нью-Йорк в темноте еще величественнее. Копны и стога огней кружились

над зданиями, громадины с суровой мощью вздрагивали в зеркале залива". Ведь

только деревенский житель может так увидеть: "Копны и стога огней..." Вы

согласны?

Я согласился. Иван Петрович, все более оживляясь, продолжал:

- И знаете, поэт, пожалуй, верно схватил главное в картине ночного

"железного Миргорода".

- А вы были в Америке?

- Да, приходилось. Правда, спустя почти полвека после Есенина. Но суть

та же... Есть у американцев такое выражение: "Нью-Йорк скайлайн". В переводе

это означает - контур Нью-Йорка, точнее - небесный контур. Так вот, когда я

ночью с моря смотрел на этот город, даже на часть его, что на острове

Манхеттен, то его скайлайн мне казался похожим на очертания огромного

многоэтажного корабля. Палубы, уступами подымающиеся кверху... Огни

бесчисленных окон... Прожекторы, снизу подсвечивающие небоскребы...

- Зрелище, наверно, эффектное?

- Да, конечно... Даже очень эффектное... Но вспомнишь, как тесно и

неуютно человеку внутри этого корабля, и вся красота меркнет... Так что

особого следа в сердце это зрелище у меня не оставило...

Мой спутник замолчал, внимательно вглядываясь в убегающий вечерний

берег...

С Иваном Петровичем я познакомился утром на теплоходе.

Отвалили от пристани в Казани и вышли на волжский стрежень. Мне

приглянулась легкая скамейка на верхней палубе, я сел и раскрыл прихваченную

из каюты книжку.

Спустя некоторое время против меня остановился пожилой мужчина в белом

костюме и, приподняв за козырек парусиновую кепку, вежливо осведомился:

- Извините меня, неисправимого книжника... Если не ошибаюсь, у вас в

руках один из томов собрания сочинений Есенина?

Да, он не ошибся.

Иван Петрович сел рядом со мной, мы разговорились. Он - физик, живет в

Ленинграде, сейчас по делам едет к своим коллегам в Саратов... Почему решил

плыть пароходом? Рассчитывал немного отдохнуть, сделать остановку, подышать

волжским воздухом. Но времени - в обрез, придется прямо в Саратов.

...Иван Петрович повернулся ко мне и, возвращая книгу, повторил

раздумчиво:

- Нет, не захватила меня та ночная красота, не захватила... Теплоход

наш скользил по воде легко и спокойно. Невдалеке чувствовался берег, но

что-либо разглядеть там было уже невозможно.

Мы стали по очереди вспоминать полюбившиеся стихотворения. Мой спутник

оказался весьма искушенным в поэзии, и после тютчевского "Вот бреду я вдоль

большой дороги..." прочувственно прочел стихи Есенина: "Эта улица мне

знакома..."

Он уже закончил, когда совершенно неожиданно, по крайней мере для меня,

из-за темного выступа горы весело замигала огоньками - судя по всему -

какая-то небольшая деревушка.

Иван Петрович вдруг часто задышал, словно ему сдавило горло, закрыл

глаза и откинул назад голову.

Там, на берегу, угадывались очертания домов и вытянутого в длину

строения - не то клуба, не то столовой. Справа и слева к деревушке двигались

дрожащие огни: вероятно, шли машины...

Когда Иван Петрович опустил голову и открыл глаза, они были влажными.

- Извините, - тихо проговорил он, доставая из бокового кармана пиджака

платок. - Это ведь моя родная деревня виднеется... "Сельщина, где жил

мальчишкой"... Извините...

"...К ИСТОКАМ НОВЫМ"

1

Последние годы его жизни отмечены, говоря словами Маяковского, "ясной

тягой к новому". Перемены, происходившие в жизни страны, заставили поэта над

многим задуматься. Сама действительность помогала Есенину яснее определить

свою позицию художника и гражданина.

На Кавказе, в Баку, он знакомится с М. В. Фрунзе, встречается с С. М.

Кировым, П. И. Чагиным и другими партийными руководителями Азербайджана,

бывает у рабочих нефтяных промыслов. В Тифлисе читает свои стихи и беседует

с молодежью в клубе совработников, в пехотной школе.

Встречи с Ф. Э. Дзержинским, М. И. Калининым... Добрые товарищеские

отношения устанавливаются у поэта с Д. А. Фурмановым, работавшим тогда в

Госиздате. Среди его друзей - писатели Л. М. Леонов, В. В. Иванов, И. М.

Касаткин, критик А. К. Воронский, артист В. И. Качалов...

Не раз навещает Константинове. Однажды, вернувшись из родных мест,

"удивленно-радостно, с широко раскрытыми глазами" рассказывал своему

знакомому "о новом деревенском быте, о комсомоле, говорил о своей новой

любви к новым советским полям...".

Стремление по-новому осмыслить революционные события, естественно,

привели Есенина к образу Ленина.

По свидетельству жены поэта С. А. Толстой, он относился к Владимиру

Ильичу с глубоким интересом и волнением. Поэт "часто и подробно расспрашивал

о нем всех лиц, его знавших, и в отзывах его было не только восхищение, но и

большая нежность".

Раздумья о революции, Ленине, судьбах крестьянства выливаются в замысел

большой поэмы. Есенин начал работу с воодушевлением, первоначальные наброски

и отрывки охотно читал друзьям и близким знакомым. На одном из таких чтений

были Фрунзе, Енукидзе, Воронский. "Как он хотел написать именно эту поэму!"

- вспоминал присутствовавший на этой встрече Николай Тихонов. - С волнением,

необычным для него, выслушивал он мнения старых большевиков, их советы и

поправки. Однако довести ее до конца не удалось. "Ленин (Отрывок из поэмы