Бенгт Даниельссон - Гоген в Полинезии

Малым Таити был вовсе незнаком, его исследовательский пыл на этом кончился - он уже

нашел искомое. К его великому недовольству, матери и родственникам Теха’аманы было

невдомек, что он предпочел бы совершить свадебное путешествие без свиты, и когда Гоген

кратчайшим путем направился домой, в Матаиеа, они беспеременно увязались следом.

Теха’амана, как и надлежало хорошо воспитанной жене-таитянке, шла пешком за лошадью

супруга. Уже через несколько километров весь отряд остановился перед чьей-то

бамбуковой хижиной. Гогена пригласили войти в дом, и Теха’амана представила ему

таитянскую чету, назвав их своими родителями. Гоген, понятно, удивился и хотел

выяснить, откуда вдруг еще родственники, но теща номер два сама принялась его

допрашивать, после чего вынесла очень умный и дельный приговор:

- Я хочу, чтобы Теха’амана вернулась к нам через восемь дней. И если окажется, что

ей с тобой плохо, она не будет жить у тебя.

Недовольный тем, как неудачно сложилось его свадебное путешествие, Гоген

обратился к первой женщине, которая без каких-либо условий отдала ему Теха’аману в

жены, и сердито заметил, что она его грубо обманула, назвавшись матерью девочки.

Однако та решительно и с чистой совестью отвергла его обвинение. Просто Гоген до тех

пор не знал, что у большинства таитян были, кроме настоящих, еще и приемные родители.

Это древний, типично полинезийский обычай, одна из целей которого - упрочить узы

дружбы с богатыми и знатными родами. Естественно, для недавних иммигрантов это было

особенно важно. Кстати, усыновление было необязательно: всех своих тетушек и дядюшек

дети называли «папа» и «мама», и отношения с ними основывались на тех же правах и

обязанностях.

Отряд родителей и прочих родственников не мог допустить, что новый зять окажется

настолько скупым и невоспитанным, что оставит их без свадебного подарка. Смеясь и

обмениваясь шутками, они проводили его до ближайшей лавки, причем расстояние -

восемь километров - их ничуть не смущало, они были люди тренированные и привычные

к дальним переходам.

Китайский лавочник в Таравао держал ресторанчик (кстати, в наши дни почти на том

же месте стоит ресторан его сына), и Гоген понял, что было бы в высшей степени

невежливо не ответите на оказанное ему гостеприимство и не пригласить свою новую

родню на роскошный свадебный обед. В итоге, когда он наконец сел с Теха’аманой в

дилижанс и покатил по рытвинам в Матаиеа, его бумажник совсем отощал.

«Последовала неделя, во время которой я был юн, как никогда, - признается Гоген. - Я

был влюблен и говорил ей об этом, и она улыбалась мне». Это открытое признание в

любви тем примечательнее, что Гоген не отличался сентиментальностью. Для него куда

типичнее другое, более позднее высказывание: «Чтобы принудить меня сказать «я тебя

люблю», надо взломать мне рот». И, однако, он, судя по всему, был искренен, заверяя, что

влюблен в Теха’аману. Это не так удивительно, как может показаться на первый взгляд,

если учесть, что она вполне отвечала его мечте о таитянской Еве. Поэтому Гоген с великой

неохотой и опаской отпустил Теха’аману, когда она, как и обещала своей рассудительной

матери номер два, через неделю поехала в Фа’аоне с докладом. Впрочем, Гоген тоже

придумал умный ход. Чтобы закрепить произведенное ранее доброе впечатление, он дал

Теха’амане немного денег и попросил купить в Таравао у китайца несколько бутылок рома

для ее многочисленных родителей. Но главную роль, несомненно, сыграл положительный

отзыв юной супруги, и через несколько дней с дилижанса, остановившегося под

огромными манговыми деревьями в нескольких стах метрах от хижины Гогена, сошла

Теха’амана.

Жизнь Гогена в корне изменилась. «Я снова начал работать, и мой дом стал обителью

счастья. По утрам, когда всходило солнце, мое жилье наполнялось ярким светом. Лицо

Теха’аманы сияло, словно золотое, озаряя все вокруг, и мы шли на речку и купались

вместе, просто и непринужденно, как в садах Эдема, фенуа наве наве . В ходе

повседневной жизни Теха’ амана становилась все мягче и ласковее.

Таитянское ноаноа пропитало меня насквозь. Я не замечал, как текут часы и дни. Я больше

не различал добра и зла. Все было прекрасно, все было замечательно».

Бесспорно, Теха’амана была самой подходящей женщиной для Гогена. И не потому,

что она, по счастливой случайности, представляла собой какую-то особенную,

неповторимую личность, а потому, что в любом смысле была обычной, нормальной

полинезийкой. Подарков и денег не требовала, романтических чувств, комплиментов и

преклонения не домогалась. Простое деревенское воспитание научило ее, что у мужчины

и женщины разные интересы и разная работа. Она не вмешивалась в занятия Гогена и не

пыталась их понять, предоставляя ему без помех заниматься живописью. То, что у него не

было строго определенных часов работы, Теха’аману не беспокоило - ей самой никто не

прививал методичности. Ее способность часами молча сидеть и грезить, когда не было

никакого дела, только радовала Гогена, который слишком хорошо помнил не в меру

разговорчивую Тити. Неизменно веселый, озорной нрав Теха’аманы очень благотворно

действовал на его душу. И с практической точки зрения она оказалась находкой: с первой

минуты Теха’амана, как настоящая хозяйка, принялась стряпать, стирать и мыть. Не

говоря уже о том, что она умела добыть пропитание: ловила рыбу и собирала плоды,

выменивала что-нибудь у соседей. Не последнюю роль играли ее физические прелести,

юное очарование и ничем не скованная чувственность. Показательны слова, которые Гоген

чаще всего употребляет, говоря о Теха’амане: ноаноа и навенаве . Первое означает

«благоухание» и содержит намек на монои - кокосовое масло с запахом лепестков

гардении, которым Теха’амана, как настоящие таитянки, регулярно натирала тело и

волосы. А слово навенаве по-таитянски - чувственное наслаждение, сладострастие. Гоген

был прав, иронически сравнивая полнокровную таитянку, которую встретил в реальном

мире, с чувствительной «дамой с камелиями», описанной Пьером Лоти. «Она ничуть не

похожа на миленькую Рараху, слушающую, как играет на гитаре миленький Пьер Лоти.

Она - Ева, которая пережила грехопадение, но все равно не стыдясь может ходить без

одежды, такая же чувственная и прекрасная, как в день творения».

В отличие от Жюльена Вио, который известен потомкам под именем Лоти, Гоген так

спешил забрать Теха’аману, что ее родители не успели, как того требует таитянский