Константин Оберучев - В дни революции

После долгого обмена приветствиями мы вышли на подъезд вокзала, и там нас ожидали выстроенные ряды войск гарнизона. Хор музыки заиграл марсельезу, после чего опять полились речи и приветствия, обращённые к гарнизону, к воинам, стоящим на страже страны и свободы.

Нас ждали уже гостеприимные хозяева, и мы в предоставленных нам автомобилях отправились прямо в офицерскую столовую штаба, где в большом зале был сервирован скромный стол.

Радостно встретила нас офицерская семья, переживавшая вместе со всей Россией минуты счастья и упоения новой жизнью и ожидавшая улучшения и её профессионального дела от перемены строя, от замены старого бюрократического произвола такими формами государственной жизни, когда свободно высказанное мнение не будет поставлено в вину, а напротив будет приветствуемо, как выполнение гражданского долга, от которого, конечно, несвободен офицер, воин.

Незаметно прошёл обед в живой беседе и взаимных приветствиях, где проявилось столько искренности и неподдельного восторга всем совершившимся.

Мы отправились все на собрание Совета солдатских депутатов гарнизона, где тот же подъём, тот же праздник, та же вера в лучшее будущее, вера в то, что наступила новая эра жизни, что возврата к прошлому быть не может, что оно умерло, ушло безвозвратно.

А затем, вечером все мы должны были принять участие в собрании Совета общественных организаций, того органа, который только на днях сконструировался по образцу киевского и для той же цели -- управления местной жизнью, сообразно новым началам, выдвинутым революцией.

Здесь тоже прежде всего взаимные приветствия. Но не только для обмена приветствиями и торжества пригласили нас сюда деятели города, а для того, чтобы в общей беседе узнать у нас, как складывается революционная власть в Киеве, имевшем уже двухнедельный опыт, и что нужно делать теперь же на первых порах.

Мы делились своим скромным опытом, рассказывали в какие формы выливается у нас жизнь, не скрывали ошибок и неудач, ибо на ошибках других учатся. До поздней ночи затянулась наша беседа.

В промежутке между двумя заседаниями и перерыве между обедом в штабе и ужином в гостинице, данным нам горожанами, мы успели всей делегацией переговорить с Брусиловым.

Бодрый, седой, суховатый на вид старик, небольшого роста, и с полным энергии лицом, генерал Брусилов производил двойственное впечатление.

Деланная суровость во взгляде и неподдельная доброта, сквозившая в то же время в его глазах, ясно показывали, что напрасно он старается напустить на себя суровость. Он не может скрыть доброты, таящейся в тайниках его души.

Я знал имя Брусилова задолго до войны и до его наступления на Юго-Западном фронте, но знал его только, как лихого наездника, начальника офицерской кавалерийской школы, сочувствовавшего военному спорту и чуть ли не первого, начавшего полосу далёких верховых пробегов.

Я знал также близость его ко двору и подходил к нему с некоторым предубеждением.

Но чем больше мне пришлось с ним беседовать, тем больше предубеждение моё рассеивалось. А в этот приезд мне пришлось не только слышать его приветствия, но мы разговаривали с ним всей делегацией, затем отдельно небольшими группами, и, кроме того, перед отъездом мне удалось поговорить с ним с глазу на глаз.

И каждый раз и в словах и в тоне его голоса мне слышалась неподдельная радость его по случаю происшедшей так для него неожиданной перемены.

Он с радостью отправлял членов думской и нашей делегации на фронт и дал возможность посетить войсковые части и говорить с ними совершенно свободно.

Обстоятельства сложились таким образом, что мне не пришлось в этот приезд поехать на фронт, -- меня требовали в Киев, -- и на следующий же день я должен был возвратиться обратно. A перед отъездом мы разговорились с генералом Брусиловым.

Без намёка с моей стороны, по собственному почину, он начал со мной откровенную беседу.

-- Я монархист, -- сказал он, -- по своему воспитанию, по своим симпатиям, и таким я вырос и был всю жизнь. Я был близок к царской семье и связан с ней прочно. Но то, что я наблюдал последнее время, то, что внесло такой ужас в нашу жизнь и нашу армию, (Он указал здесь на Распутина и его близость к царской семье и управление страной) убедило меня, что так жить нельзя. Перемены должны произойти, и я приветствую всем сердцем эту перемену.

Тут он остановился и немного призадумался.

Через несколько секунд он продолжал так же отчётливо и тем же спокойным тоном, каким он вёл всю беседу.

-- Как монархист, я задумался над вопросом, что дальше. Мне прежде всего показалось наиболее пригодной для России формой правления конституционная монархия, и я начал вспоминать всех возможных кандидатов дома Романовых. (Он перечислил мне всех их, дав меткие характеристики) И я пришёл к заключению, что в числе ближайших кандидатов из этой семьи нет достойного, которому можно было бы спокойно вверить судьбы России. А если нет таковых в известной мне старой царской семье, то какая надобность избирать монарха из другой семьи. Не проще и не правильнее ли выбирать правителя на короткий срок, президента, с тем, чтобы затем заменить его другим. И я стал республиканцем.

Мне понравилась эта прямота суждения старого, много прожившего уже генерала, так просто и ясно сумевшего определить своё отношение к переживаемому моменту.

Мы попрощались с этим новым республиканцем, по-видимому, совершенно искренно порвавшим со старым, и, напутствуемый его добрым словом, я уехал назад в Киев.

Неутомимый работник -- генерал Брусилов. С раннего утра и до поздней ночи у него нет и не может быть отдыха. Оперативные доклады, просьбы обывателей, официальные приёмы, особенно участившиеся после революции, когда бесконечное число делегаций ездило с одного конца страны на другой, распоряжения по самым мельчайшим делам, которые часто доходили непременно до него по требованию заинтересованных лиц, -- всё это требовало затраты огромной энергии и давало мало времени для отдыха. Но он, всегда ровный, простой, отдавался своему делу весь. И можно только удивляться тому запасу энергии, который он сохранил в себе до его возраста.

Я возвратился в Киев с тем, чтобы через несколько дней опять поехать в армию.

В начале апреля я был в Каменец-Подольске с тем, чтобы через два дня поехать на фронт.

Я выбрал себе ту армию, которую ещё не посещали делегаты -- армию Каледина.

Я знал Каледина в молодых годах. Я только что поступил в Артиллерийское училище и был в младшем классе его, а он был юнкером старшего класса. Вспоминаю его всегда сосредоточенным, без улыбки, несколько угрюмым человеком. После выхода его из училища я потерял его из виду. И вот, в Черновицах, мне пришлось с ним встретиться, как с командующим армией. Встретился тот же угрюмый человек, которого я знал ещё в ранней молодости. И я сразу узнал его.