Василий Ефремов - Эскадрильи летят за горизонт

Утром, когда его спрашивали, удалось ли свалить фашиста, Бочин или отмалчивался, или незлобиво ворчал: «Не такой он дурак, как представляют некоторые».

А мне однажды откровенно признался:

— Сложное это дело, товарищ командир. После того как я срубил несколько «юнкерсов», гитлеровцы стали очень осторожны. Бортовых огней, как прежде, не включают, обмениваются с аэродромом условными сигналами, а посадочные прожекторы загораются только тогда, когда самолет уже приземляется. Хотя и в этот момент можно еще сразить его огнем пулеметов или бомбами...

* * *

Вернувшись однажды из ночного полета, мы с Петром Бочиным сидели в курилке, которую соорудил Амосков, чтобы отучить ребят курить в помещении. Товарищи спали после ночной работы, а мы с удовольствием затягивались дымком, поеживаясь от утренней свежести. Обоих клонило ко сну, и я направился было к общежитию.

— Постойте, — вскочил с места Бочин. — Никак, Семиякин топает!

Действительно, к дому подходил широкоплечий, приземистый крепыш в ладно подогнанной, аккуратной форме. Из-под пилотки выглядывала белая полоска бинта.

Семиякин приложил руку к пилотке:

— Товарищ командир, сержант Семиякин прибыл в ваше распоряжение из штрафного батальона раньше установленного срока по причине поощрения за образцовую службу.

На груди у него рядом с орденом Красной Звезды, полученным год назад, блестела новенькая медаль «За отвагу». [117]

Мы поздравили товарища с возвращением в полк. Нам первым и поведал он о пережитом. Рассказ сержанта был скупым и довольно коротким. О себе самом он из скромности почти не говорил. Упомянул только, что вдвоем с товарищем вызвался выполнить смертельно опасное задание, и слово свое сдержал. А ранен был в тот момент, когда пытался захватить живым гитлеровского офицера.

— Тогда меня и наградили медалью, — закончил свой рассказ сержант. — А по случаю ранения отпустили в свою часть.

* * *

На огромном фронте, где кипели кровопролитные бои, Красная Армия, решительно ломая сопротивление вражеских войск, гнала на запад остатки разбитых фашистских частей и соединений.

Перед началом боевой работы замполит подполковник Козявин, ознакомив нас с последними сводками Совинформбюро, в заключение сказал:

— Наш сосед, Юго-Западный фронт, вышел на подступы к Харькову. Скоро и мы двинемся вперед, а пока будем и дальше готовить почву для наступления, дезорганизуя работу вражеского тыла, уничтожая немецкую технику...

Настроение у ребят было хорошее, и все экипажи старательно выполняли задания.

Сегодня нам предстояло действовать по железнодорожным узлам. В сумерках я со своим экипажем вырулил на старт. Перед нами только что взлетел Сидоркин. Провожая взглядом уходящий в темноту неба самолет, я увидел пламя на левом моторе и услышал взволнованный голос Кравчука:

— Командир, Сидоркин горит!

Машина Сидоркина, круто разворачиваясь, шла к земле. А когда мы набрали высоту сто метров, то впереди слева увидели большое пламя.

— Неужели погибли ребята? — мрачно произнес Кравчук...

За линией фронта усиленно вела работу наша ночная авиация. Над Волновахой, к которой мы вскоре приблизились, висели светящие авиабомбы, метались лучи зенитных прожекторов, взрывались снаряды. Внизу огненным морем бушевали пожары. Оглядывая воздушное пространство в пределах цели, я вроде бы увидел струю огня крупнокалиберного пулемета. На всякий случай предупредил Трифонова, что над целью могут оказаться фашистские истребители. [118]

На боевом курсе луч прожектора несколько раз скользнул по плоскости нашего самолета, но не остановился, И все же нас нащупали. Однако зенитка молчала, это свидетельствовало о том, что в воздухе находятся немецкие истребители.

Открылись бомболюки, закружил по кабине ветер. Бомбы обрушились на станцию.

— Пройди немного вперед, — попросил Кравчук. — Хочу посмотреть, куда упали бомбы.

Я не успел выполнить просьбу Кравчука: самолет цепко схватили прожекторы. Хочу еще раз предупредить радиста об опасности, но в это время тяжелая трасса прошла по передней части нашего «Бостона». В тот же миг заговорил пулемет моего стрелка-радиста. Резко бросаю самолет влево и со снижением ухожу из лучей прожекторов.

Убедившись, что штурман жив и невредим, справляюсь, как идут дела у Трифонова, а сам смотрю на приборы правого мотора. Он работает грубо, с тряской. Давление масла падает. Значит, мотор все же задет.

— Командир, больше фашист не даст по нас ни одной очереди, — доложил Трифонов. — Ему крепко досталось от нас.

А тряска становится угрожающей. Выключаю поврежденный мотор и регулирую «Бостон» на нормальный полет с одним мотором.

Едва успели приземлиться, как мотор тут же заглох. Техники быстро прицепили к самолету машину, и черев несколько минут тягач притащил его на стоянку.

На командном пункте уже знали о проведенном нами воздушном бое: телеграмма Трифонова была принята на земле и в воздухе.

Доложив командованию о выполнении задания, я присоединился к стоявшим невдалеке летчикам, которые с тревогой обсуждали судьбу экипажа Сидоркина. К счастью, гадать нам долго не пришлось: из темноты, как в сказке, появились Гарик Сидоркин, Ермолаев, Вишневский. У Сидоркина и Ермолаева на плечах висели парашюты, а Вишневский придерживал стоявший рядом с ним набитый чем-то мешок.

Радости нашей не было конца. Мы ведь считали ребят погибшими. Ответив на вопросы товарищей, Сидоркин подхватил меня под руку и возбужденно сказал:

— Пойдем, Сергеевич, посидим, отдохнем немножко. Видишь мешок? Я угощу тебя арбузами... [119]

Ломая сопротивление врага, соседние фронты успешно продвигались к Днепру, а мы стояли на месте. Наша авиация буквально вытряхивала из гитлеровцев душу, но для наступления, очевидно, еще не хватало чего-то весьма существенного.

Сегодня ночью мы будем обрабатывать очередные фашистские аэродромы в нашем районе.

Когда наши летчики готовились к полету, посторонний наблюдатель не смог бы заметить в их поведении ни волнения, ни тревоги, ни боязни, ни суетливости, ни напряженности. Они собирались в бой, как собираются в обычный мирный полет. А потому здесь можно было услышать самый беспечный разговор и даже шутки. Это на время отвлекало людей от мыслей о грозной минуте сражения, хотя каждый летчик был готов к бою сразу после получения приказа.

Те же чувства, что испытывали товарищи, испытывал и я. Так же, как они, продумывал маневры над целью, приемы борьбы с вражескими истребителями и зенитной артиллерией, так же, как они, отрешался в такие минуты от всего, что не было связано с выполнением предстоящего задания, и собирал в кулак свою волю.