Николай Мордвинов - Дневники

Мордвинов создал образ Верейского с большим вдохновением. Немалую радость принес актеру и сам процесс работы над ролью. Если говорить о главном, что сумел выразить Мордвинов в Верейском, так это живучесть традиций русских и советских ученых, их патриотизм, верность долгу. Вместе с тем Мордвинов сумел придать образу краски особой неповторимой индивидуальности. Это был ученый «первой величины», однако лишенный всякой «академической солидности», юношески молодой и непосредственный, жадный до всего нового, предельно искренний во всех проявлениях своей любви и ненависти. Неугомонный, зоркий и чуткий, это был человек огромной душевной чистоты, незаурядного ума и таланта. Самая яркая черта Верейского — Мордвинова — влюбленность в жизнь, активное отношение к действительности, заинтересованность в людях. В пьесе не много данных, по которым мы могли бы судить о практической научной деятельности Верейского. Однако ученый авторитет Верейского не вызывал сомнения. Мордвинов использовал каждую, даже самую незначительную деталь, чтобы подчеркнуть остроту мысли своего героя, точность его наблюдений, ясное понимание цели. В игре Мордвинова было множество интересных бытовых деталей, из которых складывается образ. Взять хотя бы привычку актера часто моргать глазами в минуты особого волнения или обыкновение лукаво, со смешинкой щурить глаза, что так органично вошло в роль Верейского. Все это, умело и ненавязчиво зафиксированное в роли, придавало особую трогательность образу Верейского. Но за сердечной шуткой, мягкой иронией у Мордвинова — Верейского все время ощущалось внутреннее беспокойство за происходящее вокруг. И оно передавалось зрителю, который верил, что именно такой человек, как Верейский, сумел первым распознать Лосева, заподозрив его в продаже за границей секретной рукописи, верил, что Верейский неспроста вступил в борьбу со своим старым другом, профессором Добротворским, совершившим антипатриотический поступок, и что, какой бы тяжелой ни была эта борьба, Верейский выдержит ее до конца.

С особой силой и темпераментом проводил Мордвинов сцену суда чести. Здесь была кульминация образа и всего спектакля. Единым народным судилищем представлялся актеру зрительный зал театра, когда он в роли общественного обвинителя обращался к сидящим в рядах… Доброе лицо Верейского становилось непривычно суровым и сосредоточенным. Он начинал речь: «Я, один из членов семьи советских ученых, облеченный доверием суда чести, вами избранного, обвиняю тех, кто забыл о своей национальной гордости, кто унизил честь и достоинство нашей Родины…»

Верейский, созданный Мордвиновым, — образец пристрастного прочтения роли, активного отношения к герою. Должно быть, поэтому не Лосев, не Добротворский стали основными героями спектакля, а им стал академик Верейский.

Среди ролей, сыгранных Мордвиновым в эти годы, особняком стоит роль Костюшина в пьесе А. Сурова «Большая судьба» (в Театре имени Моссовета пьеса шла под названием «Обида»). Дело в том, что она стала полярной многим героическим ролям актера, потребовала от исполнителя иного подхода, иных выразительных средств.

Второй секретарь райкома партии Костюшин — отрицательный образ. Отставший от жизни, с ограниченным кругозором, неуч, он возомнил себя всемогущественным божком района, вовсю командует людьми, берет где окриком, где на испуг. Со стороны посмотреть, Костюшин преисполнен поистине титанической деятельности — «иной раз на дню восемь-десять докладов», — говорит он. И мы верим, что он и вправду ведет «мученическую жизнь». Но вся его ретивость, горячность иллюзорны, дальше чехарды с бесчисленными сводками, звонками во всевозможные инстанции они не идут, пользы не приносят. В интересной режиссерской работе над спектаклем у постановщика В. Ванина не было прямолинейного подхода к персонажам пьесы, в том числе и к Костюшину. Первый секретарь райкома Телегин знал в свое время Костюшина как «человека с огнем». Для понимания образа это определение имело большое значение.

Поначалу образ Костюшина был для Мордвинова не ясен. В тексте пьесы говорилось, что Костюшин убивает лебедя, а ремаркой даже предусматривалось чучело этого лебедя в его кабинете. Но истреблять такую красивую птицу мог только глупый, безжалостный и недалекий человек, а Мордвинову Костюшин представлялся натурой сильной, мужественной. Костюшин — сибиряк, хороший охотник, и актер попросил Сурова ввести в пьесу рассказ Костюшина о его поединке с медведем. Это сразу меняло представление о Костюшине. Образ выиграл и от дописанной драматургом сцены, возникающей наплывом в первом действии. Сцена эта возвращала зрителя к 1931 году, когда кулаки прятали и жгли хлеб, и показывала смелый поступок Костюшина, не побоявшегося наставленного на него обреза и вставшего на защиту Телегина. И рассказ о поединке с медведем, и этот эпизод позволили Мордвинову приемом контраста резче противопоставить Костюшина прошлого Костюшину сегодняшнему, показать, во что могут выродиться положительные свойства человеческого характера.

В противоположность Костюшину из постановок других театров, где его изображали безоговорочно отрицательным типом, Мордвинов попытался глубже проникнуть в характер своего героя, показать причины, по которым Костюшин отстал от жизни, потерял связь с людьми, сделался ординарным делягой. В этой связи Мордвинов выделял то место в роли, где Костюшин с неподдельным негодованием встречает предложение одного из своих сослуживцев перейти на покой. «Ты чему меня учишь, дьявол? — возмущается Костюшин. — Я тебе покажу покой (погрозил кулаком). Я не жалел для партии ни сил, ни здоровья и жалеть не буду и тебе не дам, никому не дам укрывать свои силы. Я тебе покажу покой!..». Мордвинов дает понять зрителю, что Костюшин никакой не вредитель, что он искренне предан партии, честен в своих поступках и помыслах. Поэтому финальная сцена спектакля, где сменивший Костюшина на его посту Телегин посылает своего предшественника на учебу, не выглядит какой-то искусственной, а подготовлена всей логикой развития образа. Зритель расставался с Костюшиным, будучи уверенным, что тот вылечится от «зазнайства и всезнайства».

Однако такой замысел роли не препятствовал Мордвинову играть в остросатирической, почти гротесковой манере. С подлинным комедийным блеском проводил актер всю сцену Костюшина из второго действия. В огромных унтах и необычайных размеров меховой дохе метался Мордвинов — Костюшин по своему неуютному кабинету, взахлеб давал распоряжения, одних хвалил, другим грозил, превращал Жюля Верна в Жюля Рида, походя замечая, что это все равно, а потом вдруг как-то сникал и повторял безучастно «… в обоз, значит».