Николай Мордвинов - Дневники

Несмотря на открывшийся перед экзаменаторами полный набор провинциальных штампов — ложный пафос, наивную жестикуляцию, а также чрезвычайную замкнутость и растерянность, Мордвинова приняли на курсы. Покоряла таящаяся где-то в глубине природная сила, самобытность, а под наивными внешними наслоениями (неминуемая дань моде!) угадывались незаурядные актерские данные.

Первые годы ученичества складывались для Мордвинова нелегко. Непросто было сразу избавиться от укоренившихся привычек и штампов, требовалось время, чтобы войти в столичную жизнь, познать своих учителей, сдружиться с товарищами. Мордвинов много читал, упорно учился, он умел извлечь полезное для себя из любого факта или примера окружающей его жизни.

На успехе первой же ученической работы Мордвинова сказалось, конечно, то, что Петр в «Лесе» А. Н. Островского был во многом ему сродни: русский характер, тоска по вольной жизни, зависимость от самодуров и толстосумов «темного царства». Все это было знакомо с детства, Островский был понятен и близок Мордвинову. Надо было играть себя в предлагаемых обстоятельствах. Совсем иная ситуация сложилась в работе над другой ролью, которой суждено было стать первой значительной победой Мордвинова уже как актера-профессионала. К этому времени драматические курсы были переименованы в Театр-студию под руководством Ю. А. Завадского и включены в число государственных театральных коллективов, регулярно дающих представления.

В 1927 году, к 10-летию Октябрьской революции, театр решил показать инсценировку «Рассказа о простой вещи» Б. Лавренева. Первоначально Мордвинов предполагал, что в новом спектакле ему будет поручена роль большевика-подпольщика Орлова, и он сможет показать себя на материале близкой ему действительности. Это был довольно распространенный для пьес тех лет образ, в котором черты внешней характерности еще очень довлели над глубиной проникновения в существо образа. Ему был присущ также налет интригующей загадочности — переодетый Орлов действовал под именем французского коммерсанта Леона Кутюрье. Как бы там ни было, желание Мордвинова не удовлетворили, и Н. П. Хмелев, приглашенный для постановки, поручил Мордвинову роль Соболевского — матерого белогвардейца, лютого врага Советской власти.

Нелегко было Мордвинову постигать характер контрреволюционера — ведь актер и в глаза не видел ни одного кадрового офицера царской армии. Что же касается Соболевского, то это был умный, хитрый и коварный враг. Образованный, прекрасно знавший литературу и искусство, обладавший изысканными манерами, он был в то же время жестоким садистом, типичным ницшеанцем, считавшим, что «из 140 миллионов имеют право на жизнь лишь 2–3 миллиона».

Вместе с Хмелевым спектакль ставил Ю. А. Завадский, но больше всех работал с Мордвиновым Хмелев. Небезынтересно вспомнить, что в это же время Хмелев репетировал своего знаменитого Пеклеванова, а чуть раньше выступил в роли Алексея Турбина. Под руководством Хмелева Мордвинов прошел большую школу. Хмелев требовал от Мордвинова абсолютного перевоплощения в образ — актер должен был во всем превратиться в Соболевского, буквально зажить его жизнью. Мордвинов вспоминает, как ему приходилось осваивать роль — есть, курить, вырабатывать походку Соболевского. Весь организм актера был настолько мобилизован, что даже во сне Мордвинов видел целые сцены и продолжал работать над ролью. Приверженец острого и внешне скупого рисунка роли, Хмелев того же добивался и от Мордвинова. Долго и кропотливо работал Хмелев, стремясь к обострению образа, постепенно освобождая актера от присущей ему тогда скованности, округлости, вялости движений, снимая чисто волжскую напевность речи и делая ее колючей, отрывистой, резкой. Не сразу пришли к актеру вкрадчивость в походке, сощуренный злобный взгляд, подчеркнутая враждебность во всем облике и надрывный истошный крик «повесить!», в котором Мордвинов как бы находил завершение рисунка роли.

Когда настало время первого спектакля, на сцену вышел уже не молодой, угловатый студиец, всего три года тому назад приехавший в столицу из тихого приволжского городка, а настоящий офицер «белой кости, голубой крови» — красивый, элегантный, изощренный. На нем была коричневая блуза, плотно облегавшая его гибкую фигуру, на голове — плотно надвинутая на лоб кубанка, которую он почти не снимал. А лучшим признанием успеха актера явилась острая ненависть, царившая в зрительном зале на спектаклях «Простой вещи». В Мордвинове — Соболевском поражала прежде всего сила актерского перевоплощения. Оно было во всем — от остро схваченной человеконенавистнической сущности белогвардейца до легкого кошачьего шага, полированных ногтей, мертвенной маски вместо лица, стальной бесстрастности жестких интонаций. Уже в этойсвоей первой серьезной работе Мордвинов отказался от карикатурности в изображении героя, не соблазнился внешним решением образа, хотя возможности для этого были самые благоприятные.

«Соболевский — Мордвинов, — писал критик Г. Бояджиев, — это не просто убийца — это человек, отравленный своим же собственным ядом, ему неведомы никакие радости, кроме радости убийства и мучения. Только в эти часы он преображается, в нем начинает бурлить кровь, дико сверкают глаза, он кричит, хохочет, пьянеет от собственной жестокости, его уже нельзя назвать человеком. Это отвратительный садист, какой-то легендарный вурдалак, ставший кровавым врагом революционного народа. Но это чудовище сохраняло в себе все черты живой личности: яктер не вносил в роль ничего демонического, он не выходил за пределы психологической правды…»

В страшном садистском облике Соболевского — Мордвинова можно было разглядеть черты надвигающегося на Европу фашизма.

Работа Мордвинова противостояла широко распространенному в те годы в театральной среде взгляду на актера как на носителя прежде всего собственного отношения к своему сценическому образу, всячески подчеркивающего это отношение. Поэтому Мордвинов стал объектом нападок критики, его исполнение Соболевского приводили в пример того, как не следует играть. Сейчас нам важно отметить, что актер не поддался моде времени, а внимая Хмелеву и Завадскому — выученикам школы Художественного театра, оставался верным принципам глубоко реалистического искусства перевоплощения. Может быть, в этом и заключаются особая ценность и значение роли Соболевского и той работы, которую проделал Мордвинов. С той поры перевоплощение, поиски характерности в тех ролях, где личность актера не тождественна характеру образа, стали для Мордвинова непременным законом творчества.

За ролью Соболевского продолжилась работа Мордвинова в театре-студии, им было сыграно немало ролей, но какого-либо заметного следа в творчестве актера они не оставили. Поэтому не будет ошибкой ограничиться лишь перечислением этих ролей. Наиболее репертуарной ролью Мордвинова в те годы явилась роль молодого барона в комедии Мюссе «Любовью не шутят». Кроме того, им были сыграны слуга Моска в комедии Бена Джонсона «Вольпоне» (эта пьеса, переделанная Г. Вечерой, шла в театре под названием «Мое!»), мошенник Мебиус в комедии В. Газенклевера «Делец», Глебов (отец) в «Пьяном круге» И. Дэля, Олыпевич в пьесе М. Колосова и В. Герасимовой «Проба». Мордвинову даже довелось выйти на сцену в роли самого А. В. Сухово-Кобылина в пьесе Попонигопуло «Дело о душах». На большинстве из перечисленных спектаклей лежала печать формотворчества, ложной изысканности, самоцельной эксцентричности. Все это были издержки роста студии и, конечно, не они определяли основные пути творчества. Вместе со студией росло и мастерство Мордвинова. Полезное накапливалось, переплавлялось в лучшие работы последующих лет, временное и наносное отметалось жизнью, самокритично оценивалось актером.