Сергей Кремлев - Ленин. Спаситель и создатель

Любыми средствами?

После свержения царя российская буржуазия вела себя так же нагло, тупо, жадно, как и при царе… Очерки Джека Лондона о «низах» британской столицы – не одни эти очерки, конечно, но и они тоже, вынудили правящие «верхи» Британии усилить социальные программы. Британская элита мыслила здраво: лучше отдать немного, чем рисковать тем, что отберут всё.

Российские «верхи» в этом смысле социальным умом не отличались никогда – ни до Февраля 1917 года, ни после Февраля 1917 года, и уж, тем более, после Октября 1917 года.

Нынешние наследники российской буржуазии повели себя, к слову, после Августа 1991 года также тупо и жадно, и наглые провокационные барские заявления Никиты Михалкова лишнее тому подтверждение.

Что же до социальных предков этого «Никиты», то они после свержения самодержавия не снижали, а лишь повышали уровень социального противостояния, и удивляться здесь нечему – классовые манеры у имущих слоёв России какими были при царизме, такими и остались после его падения.

Скажем – когда пролилась первая массовая кровь внутри России после Февраля 1917 года? Ответ известен – во время расстрела Июльской демонстрации 1917 года буржуазным Временным правительством. Не царским, а буржуазным, но так же как царское, враждебным народу…

И ведь готовились заранее – не только пулемётчиков на чердаки посадили, но и фоторепортёров, чтобы сделать знаменитые фотографии расстреливаемой толпы: проспект, усеянный упавшими и бегущими людьми. Большевик Бонч-Бруевич заранее предупредил эсеров накануне открытия Учредительного собрания: сначала будем уговаривать, потом расстреливать. Эсер же Керенский начал стрелять без предупреждения…

А саботаж чиновников после Октября 1917 года?

А забастовка банкиров, вознамерившихся финансово удушить Октябрь?

А гражданская война, которая не стала бы возможной без её организации и поддержки имущими?

Да, революция была характерна многими ужасами… Но не ужасы ли прошлого породили ужасы революции?

И не тупость ли образованных слоёв порождала эти ужасы?

Отвечая нынешним «обвинителям» революции – отвечая за десятилетия до их подлых обвинений – Александр Блок писал:

«Что же вы думали? Что революция – идиллия? Что творчество ничего не разрушает на своём пути? Что народ – паинька? Что сотни обыкновенных жуликов, провокаторов, черносотенцев, людей, любящих погреть руки, не постараются ухватить то, что плохо лежит? И, наконец, что так „бескровно“ и „безболезненно“ и разрешится вековая распря между „чёрной“ и „белой“ костью, между „образованными“ и „необразованными“, между интеллигенцией и народом?» [984]

Это было сказано не Лениным, но это же мог бы сказать и Ленин, поскольку он смотрел на дело так же, и не мог смотреть иначе, будучи, как и Блок, подлинным гуманистом!

Гуманистом в точном значении этого понятия.

А в завершение главы вернусь ещё раз к мысли о том, кто несёт историческую ответственность за эксцессы, за «ужасы» революции – большевики или царизм?

В главе «Страшное в революции» из воспоминаний В. Д. Бонч-Бруевича психологической кульминацией описываемого можно считать рассказ Владимира Дмитриевича о том, как в начале 1918 года у него, после расследования с помощью знаменитого матроса Железнякова некого инцидента, зашёл разговор с матросами-анархистами об анархизме и социализме…

Матросы, узнав о том, что «Бонч» лично знает князя-анархиста Кропоткина, слушали с живостью, однако «в теориях были не крепки», и Владимир Дмитриевич разговор с ребятами свернул, «дабы им было не обидно».

«В сущности, – констатировал Бонч-Бруевич, – анархизма у них никакого не было, а было стихийное бунтарство, ухарство, озорство, и как реакция на военно-морскую муштру – неуёмное отрицание всякого порядка, всякой дисциплины…» [985]

Но кто, спрашивается, третировал матросов в царском флоте – эмиссары Ленина, или императорские офицеры?

Бывший гардемарин, советский писатель Леонид Соболев хорошо описал царские флотские порядки в своём «Капитальном ремонте», а бывший флотский кондуктур, советский писатель Новиков-Прибой описал их в своём «Капитане первого ранга». Очень рекомендую обе книги для прочтения – и написаны отлично, и исторически достоверны…

Впрочем, это не всё!

Вот какую сцену вспоминал Бонч-Бруевич дальше:

«Тут же сидел полупьяный старший брат Железнякова, гражданский матрос Волжского пароходства, выдававший себя за матроса с корабля „Республика“, носивший какой-то фантастический полу-матросский, полу-штатский костюм с брюками и высокие сапоги бутылками, – сидел здесь и чертил в воздухе пальцем большие кресты, повторяя одно слово: „Сме-е-е-рть!“ – и опять крест в воздухе: „Сме-е-е-рть!“ – и опять крест в воздухе: „Сме-е-е-рть!“ – и так без конца» [986].

Поэт Демьян Бедный, который увязался из Смольного за Бонч-Бруевичем «посмотреть матросню», сидел, «искоса смотрел на Железнякова-старшего и от волнения ел масло без хлеба, стоявшее на тарелке…»

Эта сцена глубоко символична, а судьбы братьев Железняковых в ленинской революции оказались «знаковыми»!

Спору нет – сцена, описанная Бонч-Бруевичем, ужасна. Собственно, она и взята из главы воспоминаний В. Д. Бонч-Бруевича, названной, напоминаю, «Страшное в революции»…

Но что было и кто был первопричиной ужаса этой сцены и других подобных сцен в послереволюционной стране?

Оба брата Железняковых родились в старой России, младший – в 1895 году. В старой России братья росли и выросли, то есть, обоих воспитывал и формировал царский строй Николая II, но…

Но младший брат, 22-хлетний Анатолий, поверил Ленину, стал большевиком, в феврале 1918 года ушёл на фронт, командовал Дунайской военно-транспортной флотилией, Еланским полком в дивизии Киквидзе, бронепоездом, и в июле 1919 года в боях под Верховцево погиб, оставшись в памяти народа ярким героем. О нём сложена прекрасная песня «В степи под Херсоном высокие травы, в степи под Херсоном – курган…»

Анатолий Железняков, пошедший за Лениным, не умножал ужасы революции, он их старался не допустить – вспомним его поведение перед толпой в день открытия Учредительного собрания. А старший Железняков, с душой, изуродованной царизмом, за Лениным не пошёл. И утонул в разгуле, в анархии, умножая ужасы революции. Он бесследно сгинул, памяти о себе не оставив (если не ошибаюсь, он то ли закончил у Махно, то ли попросту был расстрелян)…

Старший Железняков – понимал он это, или не понимал, бесславно умер подданным прогнившей Российской империи, умер, духовно родственный старому режиму императора Николая. Именно такие как старший Железняков были повинны в – что тут отрицать – ужасах революции и гражданской войны.