Сергей Кремлев - Ленин. Спаситель и создатель

Понимают ли это массы?

Готовы ли замыслы Ленина поддержать?

И чего они хотят – прямо вот сейчас?

У народа не было более сроднённого с ними вождя, чем Ленин – даже Сталина, хотя он и не оторвался от масс, отгораживала от них державная Кремлёвская стена… И не обожествление, конечно, но постепенно растущее обожание Ленина в массах шло не от государственного «пиара», а от многократно взаимно перекрытого непосредственного общения людей с Лениным: тот его слушал, с тем он говорил, и всё это ширилось в народе, создавая вполне правдивый образ «Ильича», «товарища Ленина»…

Много воды должно было утечь, чтобы народ, одурманенный олигархами, начал свергать памятники Ленину с пьедесталов.

Н-да…

Вернёмся, впрочем, в начало 1922 года – последнего рабочего года жизни Ленина… Владимир Ильич устал, но уже немного отдохнул и не утратил чувства юмора… 28 января 1922 года он сообщает из Костино Кржижановскому своё мнение о рукописи А. А. Горева (1884–1953) «Электрификация Франции»…

Электротехник Горев, с 1919 года профессор Петроградского политехнического института, в 1902–1907 годах принимал участие в студенческом движении, но потом от партии отошёл. «Я ждал большего, – признавался Ленин Кржижановскому. – Бывший большевик, который так Вас пленил, и, по-Вашему, опять ставший настоящим большевиком, должен был бы дать яркую, сильную пропаганду… У Горева же вышло „профессорски“…» [1458]

А далее Ленин, предлагая, тем не менее, сдать книгу Горева в набор «тотчас», высказывает пожелание, чтобы автор написал предисловие «чуточку размашистее» и прибавляет: « Прописать ему для сего 3 грамма ларинизма: говорят, появился в продаже в Москве »…

Едкий юмор Ленина мог понять лишь партиец, но большевики с 1895 года Ульянов и Кржижановский съели вместе не пуд, а чуть ли не центнер соли, и хорошо были знакомы с задиристостью экс-меньшевика Юрия Ларина, вступившего в РСДРП(б) лишь в августе 1917 года одновременно с Троцким. Человек талантливый, Ларин был также личностью не без вздорности и обладал немалым самомнением, что всем в «верхах» РКП(б) было хорошо известно. Вот Ленин и изобрёл новый способ взбадривания вялых авторов: немного «ларинизма»…

Вернувшись на неделю в Москву, Ленин уезжает 6 марта – до 25 марта 1922 года, в деревню Корзинкино близ села Троицко-Лыково Московского уезда. В Корзинкино он пишет статью «О значении воинствующего материализма» и работает над политическим отчётом ЦК партии XI съезду РКП(б) – последнему съезду с его участием.

Ещё в начале весны врачи рекомендовали Ленину продолжительный отдых и горный воздух. Владимир Ильич предполагал поехать на Кавказ или в другое подходящее место, и сразу же по окончании работы XI съезда РКП(б) начал списываться на этот счёт с Серго Орджоникидзе – тогда 1-м секретарём Закавказского крайкома ВКП(б).

7 апреля 1922 года Ленин писал Орджоникидзе:

«Тов. Серго! … Нервы у меня всё ещё болят, и головные боли не проходят. Чтобы испробовать лечение всерьёз, надо сделать отдых отдыхом.

Вам, при Вашей занятости, вероятно, никак не удастся самому выполнить то, о чём говорили, да и не рационально, конечно, Вам за это браться. Найдите человека исполнительного и внимательного к мелочам и поручите ему (тогда и ругать мне будет приятнее не Вас , кстати сказать)…» [1459]

9 апреля в новом письме Орджоникидзе он признаётся:

«…Мне надо поселиться отдельно. Образ жизни больного. Разговора даже втроём я почти не выношу (однажды были Каменев и Сталин у меня: ухудшение!)… Посещений быть не должно…» [1460]

Постепенно планы конкретизируются, и 17 апреля 1922 года Ленин пишет Орджоникидзе ещё раз:

«т. Серго! Посылаю Вам еще несколько маленьких справок. Они сообщены мне доктором, который сам был на месте и заслуживает полного доверия: Абастуман-де совсем не годится, ибо он похож „на гроб“, …прогулок нет… Боржом очень годится, ибо есть прогулки по ровному месту, а это необходимо для Надежды Константиновны. Кроме того, Боржом – высота подходящая…» [1461]

Надо же! Глава правительства, ЛЕНИН, чьё здоровье – государственное достояние, сам, лично, списывается с руководителем региона по поводу организации отдыха! Можем ли мы представить себе, что, скажем, Брежнев или Путин лично обговаривают с первым секретарём Краснодарского обкома или губернатором Краснодарского края условия приезда в Сочи?

Однако написав это, я не имел в виду только лишь подчеркнуть личную скромность Ленина. Поражает иное: то, что после того, как стала понятной необходимость отдыха Ленина в любимых им горах и его готовность к такому отдыху, не пришла в действие вся государственная машина!

Казалось бы, всё окружение должно было оживиться: Ильич, наконец, решил отдохнуть! Так давайте его все вместе поскорее «наладим» в настоящий отпуск и обеспечим оптимальный вариант настоящего его отдыха!! Нет же, дело подготовки отпуска Ленина тянулось ни шатко, ни валко.

А вот известный читателю Камо, узнав от Л. Б. Красина и М. И. Ульяновой о намечавшейся поездке Ленина на Кавказ, тут же написал Ленину письмо с просьбой взять его с собой для охраны и всякой помощи на месте [1462].

Ленин запросил Орджоникидзе:

«т. Серго!.. Камо просит меня взять его с собой. Я не возражал бы. Но хочу знать Ваше мнение. Если Вы не против, скажите ему от меня, что я согласен (и что всё в тайне). Если Вы против, позвоните мне завтра днём…

Высоту (над уровнем моря) намеченного дома надо знать, ибо сердце у Н.К. (Н. К. Крупской. – С.К. ) плохо и большой высоты не вынесет.

Всяческие приветы Вам и Кирову.

Ваш Ленин» [1463]

Такой была тогдашняя простота нравов, в тогдашнем кремлёвском руководстве, а точнее – в его подлинно ленинском ядре… Тот же Сталин с начала революции тоже обходился без отдыха.

Зато Троцкий с начала 20-х годов освоил кавказские курорты настолько прочно, что даже не соизволил приехать с юга на похороны Ленина, о чём в своём месте ещё будет сказано.

Если бы поездка Ленина на Кавказ в 1922 году состоялась, то это был бы первый его полноценный отдых, начиная с 1917 года. Пребывание в Горках и т. п. – не в счёт, что видно и из строк ленинского письма Орджоникидзе от 7 апреля 1922 года:

«…Признаться должен откровенно, что недоверия к „окраинам“ у меня чрезвычайно много; от этого недоверия (и от больных нервов) я прямо-таки ожидаю, что выйдет какой-нибудь „анекдот“ вместо всякого лечения. Даже здесь под Москвой мне случалось видеть, как после кучи обещаний получались „анекдоты“, для исправления коих оставалось одно: уехать из назначенного места в Москву и дождаться там „устранения анекдотов“. А из-под Тифлиса или из-под Новороссийска „назад в Москву“ не уедешь. Боюсь я, признаться, дальней поездки: не вышло бы утомления, ерунды и сутолоки да склоки вместо лечения нервов…» [1464]