Владимир Виноградов - Наш Ближний Восток. Записки советского посла в Египте и Иране

Примечательно, что, как выяснилось, корреспонденты американских, английских и французских агентств не передали сообщения об этой пресс-конференции. Зато круги, «близкие к исламскому ревсовету», усиленно распространяют опровержения материалов, представленных Шоенманном. Видимо, им ничего не остается делать другого.

Шоенманна быстренько выпроводили из страны. И до сих пор много неясного в этой истории.

Владельцам кинотеатров разослан циркуляр: не показывать фильмы о сексе, насилии, карате, а также… советские кинофильмы! Такого не было даже при шахском режиме.

24 февраля я встретился с Хомейни и имел с ним беседу.

Утром меня соединили по телефону с Санджаби. Я попросил его устроить встречу с Хомейни. Известил через Амар-Энтезама и Базаргана. Часа через два получили ответ: Хомейни примет сегодня в 5 часов вечера. При этом было добавлено: Хомейни иностранных послов вообще-то не принимает, но для советского посла делает исключение. Где точно расположена резиденция Хомейни – неизвестно, да и охрана там солидная, поэтому мы попросили провожатых. Их нам прислали – двух бородатых парней с автоматами.

Долго пробирались на юг, хотя и сами-то мы находимся не на севере, уже очень сильное движение на улицах в это время – «шулюк». Ехали через бедные районы: пьедесталы без статуй шаха, опаленные дома, побитые пулями стены, иногда сплошь разбитые окна. Людей на улицах, однако, много, они приветливо машут и красному флагу, и нашей большой машине, неуклюже переваливающейся по рытвинам узеньких улочек.

Вот и улица Иран. Направо куда-то ведет узенький проход, весь забитый людьми, видно много вооруженных ребят. Мы останавливаемся, наши провожатые выходят объясняться со стражей, толпа облепляет машину, носы прижаты к стеклам – стремятся разглядеть, кто там находится, ведь машина-то с красным флагом, а на нем эмблема вроде бы федаев – пятиконечная звезда и серп с молотом. Но лица дружелюбные.

Но вот нам расчищают дорогу, и мы медленно въезжаем в небольшой двор школы, в которой живет Хомейни. У окон толпа народа – ждут появления аятоллы. Нас с трудом проводят до закрытых дверей школы. После препирательств кто-то изнутри открывает нам дверь, и мы втискиваемся внутрь школы. Здесь толпы нет, но народу всякого много: молодые люди с оружием, много мулл в тюрбанах и свисающих широких одеяниях. Перед лестницей на второй этаж снова охрана, но нас уже встретили какие-то люди, кто они – не представляются.

Появление наше вызывает косые любопытствующие взгляды, особенно молодых, подвижных, бойко жестикулирующих священнослужителей, которые и тюрбан, и очки, и перстни на руках, да и саму одежду носят с каким-то кокетливым щегольством. С улицы слышен постоянный шум голосов – требуют имама.

Внезапно небольшого роста «духовник» в очках чуть не утыкается в меня, берет за обе руки, приветливо улыбаясь, приветствует наше прибытие. Как и все «новые» иранцы, он также не представляется. Позднее по фото мы узнали, что это был Халхалиль, весьма спорная и необычная фигура среди иранского духовенства, – одно время председатель скорых на руку исламских ревтрибуналов, затем глава организации по борьбе с наркотиками. (Эта организация произвела ряд успешных рейдов, пожалуй, «слишком успешных», т. к. оказались затронуты интересы некоторых «высших» людей, и Халхалиль ушел на время с арены, оставаясь явным противником Базаргана, которого не раз называл предателем революции.)

Но это все было потом, а пока… Халхалиль ввел нас в одну из классных комнат, где у входа мы сняли ботинки, – оказалось, ошибка. Нас повели в другой класс, куда мы уже вошли в носках. Нам сказали, что Хомейни придет сюда для разговора с нами. Мы, было, по своей европейской несообразительности горячо сказали: зачем же ему беспокоиться и приходить к нам, мы сами можем прийти к нему. Но нам объяснили, что так делается в Европе, здесь – по-другому: сидите, ждите, хозяин сам придет к вам.

В комнате парт нет, на стене одинокая черная доска напоминает о прежнем ее назначении. На полу простые ковры, у стены они покрыты белым, и лежат небольшие подушечки. Видимо, придется сидеть нам на полу у стены. На полу же стоят и телефоны. Душно, смеркается, за открытыми окнами шевелится, шумит толпа.

Хомейни появился в двери как-то неожиданно, без каких-либо предупреждений. Он среднего роста, в светло-коричневой накидке, под ней темная одежда, на голове черный тюрбан. Руки утонули где-то за мантией, то ли в широких рукавах, то ли просто так – за накидкой. Хомейни, выпростав правую руку, сделал ею общий приветственный жест, руку спрятал. Я подошел, поздоровался. «Дед» кивнул и жестом пригласил к одной из стенок сесть. Сели: я слева от него, наш первый секретарь-переводчик Володя Фенопетов со мной рядом и чуть впереди. Еще уселись двое мулл, подполз на коленях третий, какой-то парень на весу держал портативный магнитофон у рта Хомейни.

Хомейни кивал в ответ на мои приветственные слова, но глаза его отражали явную настороженность, выдавали какое-то состояние внутренней мобилизации к чему-то неожиданному. Это меня удивило. За многие годы дипломатической службы и общения с иностранными деятелями, когда встречаешься с ними впервые, я никогда не видел такой настороженной реакции у собеседников. Обычно бывало любопытство, вежливость, приветливость, даже холодность, но чтобы ощущение опасности, тревоги – не было. Значит, подумалось, видимо, это первая у него в жизни встреча с советским представителем, да еще в такой обстановке.

Лицо красивое, с правильными чертами. Особое впечатление производят глаза – глубокие, темные, из-под нависших широких бровей. Какая-то сила исходит от них. Руки не старческие, без синих прожилок, кожа ровная, цвет, как и лица, смугловато-розовый. Все это впечатление я составил, разглядывая в упор Хомейни, во время переводов, которые делал Володя. Хомейни смотрел на него, я – на Хомейни.

Хомейни хорошо отреагировал на приветственные слова, на мысль о том, что для отношений между обеими странами открываются новые благоприятные возможности.

В его высказываниях звучала и благодарность за дружественные чувства к иранской революции и народу, ее совершившему, и удовлетворение тем, что революция не только политическая, но и, как он говорил, и исламская, и гордость за то, что народ, практически безоружный, «кулаком» нанес сокрушительный удар по «одной из великих держав» и преступному режиму, который она поддерживала, и уверенность в том, что новый Иран не допустит никакого вмешательства извне. Шаха по имени он не называл, говорил – «этот человек».

О Советском Союзе Хомейни говорил хорошо: издавна между нашими народами были добрые отношения, ведь у нас самая протяженная граница. Во времена династии Пехлеви наступил холодок, «теперь же мы хотим иметь с вами самые добрые отношения», и я очень хочу, сказал он, «чтобы с вашей страной были не только дружественные отношения, но и искренние отношения».