Евгений Воробьев - Земля, до восстребования

- Не узнаете?

- Нет.

- Капрал? Карабинер?

- Это было так давно...

- Чеккини?

- Да. - Молодой человек уже не мог совладать со своим удивлением, не мог усидеть на месте.

- Вы меня везли из Турина в "Реджина чели". Помните наш обед в вагоне? Булочка с ветчиной. Четверть цыпленка с картофелем. Пасташютта в бумажном кульке. Сыр "бельпаэзе". Несколько груш. И, кажется, бутылочка фраскатти.

- Ах, синьор, не будьте жестоким. Перечислять все подряд! Пища для богов...

- А наш ужин? Помните, я тогда охранял сон ваших карабинеров?

- Как же вы меня узнали? - Чеккини растерянно провел рукой по лицу: он давно не похож на самого себя. - И даже фамилию вспомнили...

- У меня хорошая память. Я не смею ничего забывать... Ну, а то, что вы меня не узнали, - тем более объяснимо, я бы сам себя не узнал...

- Может, вам нужно было в ту ночь совершить побег? - задумался Чеккини. - Австрийская граница была близко. Перейти границу - и дома.

- Мой дом подальше. Тогда вы конвоировали австрийца, а теперь я живу под русской фамилией.

Этьен рассудил, что безопаснее самому завести разговор с Чеккини, потому, что тот мог узнать его и позже. Разумнее самому признаться, что он русский, нежели оставаться в глазах Чеккини австрийцем. Тот мог случайно обмолвиться на этот счет, вовсе не имея в виду навредить Старостину.

Чеккини удивленно поднял красивые брови и торопливо кивнул, давая понять, что он принял новые условия их знакомства. А Этьен смотрел на него и удивлялся: как молодому человеку удалось в Маутхаузене остаться таким красивым? Впрочем, выяснилось: еще две недели назад Чеккини был на свободе.

Если синьор помнит, Чеккини уже тогда тяготился службой в карабинерах. Ну, а когда немцы сорвали с себя маску, показали настоящее лицо и пытались поработить его родину, он вступил в 106-ю бригаду гарибальдийцев. Они действовали в окрестностях Милана, в долине Валь Олона. Их бригадой командовал Джованни Пеше.

- Не тот ли Пеше, которого во время войны в Испании сослали на остров Вентотене?

- Тот самый.

- Он был в ссылке совсем молодым пареньком.

- Да, лет восемнадцати.

Кто только не входил в отряд "Вальтер", который воевал в составе 106-й бригады! Там сражался даже граф Качча Доминионе. Он ловко снабжал отряд автоматами, купленными на немецком складе или украденными! Граф ходил в черном плаще, закутанный с головы до ног. Он не был похож на партизана, а скорее напоминал заговорщика, явившегося на боевое задание прямо из прошлого столетия; так в старину выглядели карбонарии, инсургенты.

В самом начале октября 1944 года Чеккини участвовал в операции по взрыву опорных мачт высоковольтной линии электропередач возле Гарбаньяте. Удалось сорвать работу на нескольких военных заводах. Подрывники бежали, фашисты преследовали их до хутора Кукку. Речушка Боценти минувшим летом пересохла, только во время дождей ее русло наполнено мутной водой. Хорошо, что в начале октября не было дождей! Диверсанты спрятались под мостом и сбили фашистов со следа, затем прошли по руслу реки, их маскировали деревья, растущие по берегам. А до того Чеккини подрывал железнодорожную дорогу, они пустили под откос эшелон.

Явку в Милане устроили в церкви на улице Копернико. Обычно в той церкви царит полумрак. Свечи, зажженные по обе стороны алтаря, бросают тусклый свет. На скамейках сидели и молились женщины, среди них скрывались настоящие героини!

Партизанка Рыбка участвовала в нападении на немецкий штаб во Дворце правосудия. Стоял душный вечер, и окна нижнего этажа были распахнуты настежь. Партизаны узнали, что в канцелярии на нижнем этаже оформляли списки итальянцев, которых собирались отправить в Германию на принудительные работы. Гранаты полетели в комнату, когда там находилась группа немецких офицеров. При участии той же Рыбки бросили гранаты в окна немецкого штаба.

- Знаете, почему ту синьорину называли Рыбкой? - Чеккини произнес ее прозвище с нежностью. - Она часто просила пить у немецких часовых, у патрулей, стоявших на мосту, возле ворот казармы, на станции или на контрольно-пропускном пункте. Всюду, где ей нужно было задержаться, осмотреться, понаблюдать дольше... Рыбка приходила в церковь на улице Копернико вместе с подругой. Помню, в тот день обе вошли с сумками и стали рядом с нами, мужчинами, а сумки свои поставили на мраморные плиты. Синьорины оставались до конца молитвы, а мы на цыпочках вышли из полутемной церкви и вынесли сумки, там лежали мины замедленного действия. Вы ничего не слышали про зал офицерского клуба в Милане? - Старостин отрицательно покачал головой. - Четыре бомбы... 11 августа 44-го года, в 20 часов 50 минут... Ах, милая и храбрая Рыбка! Сколько раз она приходила на явку в церковь на улице Копернико! А до того как войти в церковь, синьорины несли свои сумки чуть ли не через весь город, мимо патрулей, рискуя попасть в облаву, подвергнуться обыску... Для всех нас церковь была просто местом явки, а Рыбка каждый раз успевала еще усердно помолиться. Она молилась за всех нас, и - кто знает! - не поэтому ли наш отряд оставался неуловимым? Одна диверсия за другой. Из-за нас фашисты ввели в Нервиано новый распорядок: магазины закрывались в 17.00, комендантский час перенесли на 18.00. Отныне велосипедистам запретили ездить группами. Подъезжая к контрольно-пропускному пункту, полагалось за десять метров сойти с велосипеда и, миновав пункт, пройти еще десять метров пешком. А мы в ответ подложили мины в трансформаторные будки, остановили завод "Изотта-Фраскини".

- А как звали вашу синьорину?

- В том-то и дело, - тяжело вздохнул Чеккини. - Поэтому я и зову ее Рыбкой. Во сне и наяву.

- А откуда родом безымянная синьорина?

- Кажется, из Милана.

- Я долго жил в Милане, - оживился Старостин. - И помню там добрых людей. Одна миланская девушка сделала мне много добра...

Чеккини не заметил волнения Старостина, не заметил, что тот хочет сказать еще что-то; молодой человек оставался во власти счастливых воспоминаний, а счастье, как известно, эгоистично и ненаблюдательно.

Как Чеккини попал в гестапо? По глупой случайности! Разве не обидно уцелеть в таких переделках и угодить в обычную облаву? В тот день, 10 декабря 1944 года, в Милан приехал Муссолини, и с утра начались предупредительные репрессии. Чеккини не подвергали особо строгим допросам, пыткам, его сочли заурядным дезертиром. Из тюрьмы Санто-Витторе его переправили в тюрьму Монце и оттуда без пересадки - в Маутхаузен. Здесь он новичок, вот почему на нем лагерная одежда, а не лохмотья от военной формы.

Может, неосторожно было завести разговор с Чеккини, довериться ему, посвятить его в происшедшую метаморфозу?

Но Этьен полагался на свою интуицию. Ответная откровенность бывшего карабинера подтвердила, что Этьен не ошибся и на этот раз.