Евгений Воробьев - Земля, до восстребования

У каждого человека, кто бы он ни был, есть священное право на одиночество. Прежде Этьен тоже дорожил этим правом, любил время от времени уединяться.

Забрести одному в лесную чащобу, между двумя полетами или в ожидании летной погоды. Рядом с их аэродромом под Москвой - дремучий лес. Однажды в нем заблудился даже штурман эскадрильи, и все над ним потешались.

А уплыть одному в море, чтобы полоска берега едва виднелась на горизонте?

Иногда человеку и в самом деле нужно драгоценное одиночество. Но только очутившись в камере-одиночке, Этьен узнал, что насильственное одиночество - страшное наказание. Оно мучительно, когда хочется перекинуться словом с кем-нибудь, слышать, как рядом дышит человек, даже если человек тебе совсем чужой.

Этьен лежал на койке, уперев руку в стену, будто хотел оттолкнуться от волглой тюремной стены, оттолкнуться от яви, от невеселых мыслей и скорей заснуть. Ах, если бы он уставал физически! Работа привела бы за собой аппетит и сон. А он обречен на ничегонеделание при изнурительной привычке все время напряженно размышлять, анализировать, сопоставлять и обобщать, вновь вести психологический анализ своих и чужих поступков, вспоминать каждый вопрос следователя и каждый свой ответ.

Будучи на воле, он никогда не общался с итальянскими коммунистами, а сейчас крыша "Реджина чели" объединила его с сотнями единомышленников, хотя он по-прежнему оставался для всех богатым австрийским коммерсантом, преданным суду Особого фашистского трибунала по обвинению в шпионаже.

В первые дни после ареста, подавленный всем случившимся, он перестал есть и спать, он сокрушался, что так мало сделал, будучи на свободе. Словно он попал в плен к противнику, не расстреляв всех патронов, не нанеся ему чувствительного урона.

Но сейчас, читая вынужденные признания фашистской печати о стойком сопротивлении республиканцев в Испании, слушая новости о саботаже и рабочих забастовках, узнавая, что в самой Германии не убито противодействие Гитлеру, он осязал руки, локти, плечи сидящих рядом с ним в "Реджина чели" и в других тюрьмах безвестных коммунистов и все больше ощущал себя активным бойцом.

Находясь на воле, Этьен по эгоизму, такому естественному для каждого свободного человека, не так-то часто думал о революционерах, своих современниках, томящихся в фашистских застенках, изредка вспоминал то об одном, то о другом. А ныне он обращался памятью и сердцем к Антонио Грамши, томящемуся где-то в заточении одновременно с ним, к Эрнсту Тельману, который страдает в одиночке с начала 1933 года, к группе венгерских коммунистов, сидящих в тюрьме чуть ли не с 1925 года, и ко многим другим. Он ощутил себя в одном строю со всеми узниками-коммунистами, своими единомышленниками и товарищами по духу. Это придавало ему новые силы, воодушевило и наполнило гордостью.

Он так долго воюет в разведке, один-одинешенек послан он в поиск на долгие годы. А в римской "Реджина чели", переполненной коммунистами, антифашистами, он оказался в одном ряду с боевыми товарищами, хотя и не имел права никому из них в этом сознаться.

Вечером, когда после приговора Кертнера привезли из Особого трибунала по защите фашизма, в стены его камеры стучали беспрерывно. Все волновались, все спешили узнать, каков приговор.

И, едва освоив "римский телеграф", он отстукивал своим заочным товарищам: "двенадцать лет, двенадцать лет, двенадцать лет..."

Ч А С Т Ь Т Р Е Т Ь Я

55

Новая тюрьма Кастельфранко дель Эмилия резко изменила положение Конрада Кертнера. После приговора он потерял свое имя, фамилию и получил тюремный номер 2722.

Он весело улыбнулся, вспомнив свои визитные карточки на глянцевом белоснежном картоне; пакет принесли в "Эврику" из типографии накануне ареста. Он положил тогда в бумажник одну-единственную карточку, которую на допросе с вежливой насмешкой вручил следователю-коротышке. Все остальные лежат в его комнате нетроганые и на много лет никчемные. Ему в пору заказать себе новую визитную карточку: "Узник No 2722, тюрьма Кастельфранко дель Эмилия, текущий счет в тюремной лавке под тем же номером".

Его раздели донага, обыск был тщательным. Рылись не только в одежде и белье - по всему телу шарили грубые, холодные руки. Одежду отобрали и выдали тюремную робу, серую в коричневую полоску. Его наголо остригли, а он еще долго по привычке проводил рукой по волосам.

Первые сутки его, по тюремному распорядку, продержали в одиночке.

Он прилежно обстукал одну стену - молчание, другую - безвестный сосед торопливо ответил ему. И в этой тюрьме знают "римский телеграф"! И в этой тюрьме он не чувствовал себя безнадежно одиноким!

Он подбежал к окошку и крикнул из всех сил:

- Понял! Я понял!!!

Загремел засов, проскрипела дверь, появился уже знакомый Этьену тюремщик - горбоносый, брови торчат двумя кустиками, черные глаза сверлят насквозь, но беззлобно. Он протянул кувшин с водой.

- Номер двадцать семь двадцать два! У нас кричать не положено. Вы можете получить карцер, а я из-за вас - выговор от капо гвардиа... Вода питьевая.

- Двенадцать лет, - Этьен склонился над тазом и выплеснул всю воду на голову. - Когда же я увижу нашего любимого дуче? Двенадцатого декабря 1948 года. Ай-яй-яй... Осталось четыре тысячи сто двадцать два дня, не считая сегодняшнего. А если амнистия королевской милостью? Скостят годика три. Сорок пятый год.

- У нас в Сицилии говорят, что домашние расчеты с базарной ценой не сходятся.

- А если сбегу на половине срока? Уже сорок второй год. Если еще раньше?

- Должен вас огорчить, но из тюрьмы Кастельфранко дель Эмилия никто не убегает...

В тот же день Этьен узнал, что ему предоставлено право тратить в тюремной лавке пять лир в день, не больше. Газеты, журналы и почти все книги стали запретными. Посылки он сможет получать два раза в год - на пасху и на рождество.

Но - от кого?

После суда компаньон Паганьоло заявил адвокату Фаборини, что отныне судьба Кертнера его не интересует; он прекращает всякие хлопоты.

Во время следствия и суда Фаббрини выступал как защитник по назначению, но после приговора его функции окончились.

Кто же теперь позаботится о судьбе заключенного?

Гри-Гри запросил Москву:

"Какого адвоката нанять для дальнейших хлопот? Можно нанять знаменитого. А можно нанять адвоката подешевле, того, который защищал Этьена на суде".

Ответ гласил:

"Лучше того, кто уже знаком с делом".

Гри-Гри жалел, что телеграмма подписана не Стариком, даже не Оскаром, а Ильей, сотрудником, которого Гри-Гри недолюбливал. Может, Илья руководствуется желанием сэкономить деньги? Или там, в Москве, довольны ролью адвоката в ходе следствия, суда и не видят оснований отказываться от его дальнейших услуг?