Наталья Боброва - Юрий Богатырев. Чужой среди своих

– От Юры Богатырева у меня осталось, в общем, очень хорошее впечатление, добрые воспоминания. Когда я смотрю фильмы с его участием, все время думаю – а я ведь знала его близко! И у нас сложились хорошие, доверительные отношения.

Я понимала, что он, конечно, человек неординарный, талантливый, творческий… При этом – очень мягкий. И самое главное – очень скромный. Он никогда не требовал к себе особого внимания: никогда не занимал отдельную палату, всегда находился в равных условиях со всеми пациентами. Иногда он даже излишне скромничал – все хотел делать на общих основаниях. А у нас ведь многие артисты лечатся. И некоторые ведут себя… просто неприятно. Требуют какие-то льготы, демонстрируют фривольность, пытаются доказать свое превосходство, гениальность, необыкновенность.

Юра был не такой.

Он очень уважительно и доброжелательно относился вообще к персоналу, независимо от ранга – будь то санитарка, медсестра, врач или заведующий отделением. У нас он показал себя на редкость дисциплинированным человеком. Хотя я понимаю, что по жизни ему, наверное, это с трудом давалось.

К тому же он охотно участвовал во всех наших хозяйственных мероприятиях в отделении – например, помогал разносить обеды больным. Никогда не отказывался от этого. Но когда гулял по нашему парку – старался выбрать самые уединенные местечки, чтобы поменьше встречаться с людьми. Ведь все его узнавали и пытались как-то заговорить. А это было ему достаточно тягостно. Когда он находился у нас в отделении, то старался быть просто незаметным… Но люди к нему тянулись, и он, чувствуя это, постоянно импровизировал… Как артист, он просто обаял нас всех.

Мало кто знал, что он в больнице рисовал. Выбирал момент, когда было посвободней, когда соседи по палате уходили в лечебный отпуск на выходные. Он раскладывал тогда на больших столах свои листы и писал акварели.

Я понимала, что в своих картинах он как-то реализовывал себя как личность. И в то же время представлял тех людей, кого изображал, совершенно неожиданно. Так, например, он представил меня, как ни странно, как принцессу Турандот. Получилась такая яркая красочная картина… Вообще, как таковых «портретов с натуры» он не писал, хотя некоторых пациентов и врачей рисовал. Его работы отличались большой фантазией…

Наша задача, задача врачей, была поправить его здоровье. И здесь мы сталкивались с противоположной позицией администраций театра и киностудий, которые настаивали на его участии в репетициях, спектаклях, съемках. Я всегда была категорически против. Зачастую я удерживала Юру в клинике почти с боем. Они пытались воздействовать на меня даже через вышестоящих коллег. Так было, к примеру, когда снимали фильм с Юриным участием в Ленинграде, так было с его последним спектаклем, на который его отвозили на машине и привозили обратно…

Но это было уже потом.

На первом этапе его пребывания у нас (всего Юра лежал у нас трижды), конечно, никакие вылазки на спектакли и фильмы не допускались. У него были проблемы с давлением, с вегетатикой, со сном было плохо – все это в основном от перегрузок. Поэтому он так нуждался в смене обстановки. Наш режим, более упорядоченное времяпрепровождение и общеоздоровительные процедуры давали ему возможность это компенсировать.

Но, увы, к своему здоровью он относился легкомысленно. Он старательно лечился лишь тогда, когда другого выхода уже не было. Он никогда не думал о возможности подлечить себя профилактически. Ведь некоторые больные после курса лечения через год приезжают к нам, чтобы закрепить результаты. Юра – никогда…

Его привозили к нам родственники, когда он уже просто не мог работать… когда отменялись спектакли и съемки… У него уже просто не было сил, сна, эмоции шли вразнос…

У нас в отделении неврозов – спокойная обстановка, как в санатории, много хороших оздоровительных процедур. Здесь никто Юру не дергал, никто ему не мешал лечиться, заниматься собой, если не считать вызовы на спектакли… Но первое время мы это полностью исключали. Разрешали потом, когда его состояние уравновешивалось…

С врачами он был достаточно откровенен, но я понимала, что есть в его душе, как у каждого человека, какие-то потаенные уголки, которые он оставляет только за собой… Внешние же проявления его общительности были необыкновенны: он регулярно устраивал настоящие маленькие «спектакли в лицах» о жизни отделения, показывал голосом и мимикой коллег, пациентов… Много рассказывал о театре.

Но при всей его бурной, интересной жизни, как я поняла, он был все-таки человеком достаточно одиноким. Таким общительно-одиноким человеком.

Он приходил лечиться, и вопросов «буду – не буду» не возникало. Он был согласен на все… А ведь у него была большая сосудистая патология – как результат употребления некоторых ненужных для здоровья напитков…

Думаю, что врачи скорой помощи, которые пытались помочь ему в ту роковую ночь, может быть, недооценили ситуацию… Когда общаешься с людьми необычными, творческими, это часто происходит. Может быть, они не поняли, что потерю сознания, криз вызвало именно убийственное сочетание лекарств и алкоголя… Это сочетание всегда очень плохо переносится организмом человека. И врачи срочной медицины просто недооценили положение. Они посчитали, что раз артист склонен к алкоголизации, то именно она и есть причина криза… И не учли еще и другое состояние – терапевтическое.

Но как ни грустно звучит, такой конец был предопределен самим образом жизни. При такой напряженной жизни, при таком безразличном отношении к своему здоровью.

Юру ведь даже в клинику привозили друзья, дальние родственники – катастрофа могла наступить в любой момент. Когда я выписывала его в очередной раз, всегда говорила:

– Юра! Пожалуйста! В любое время приходи – посоветоваться, проконсультироваться…

Он благодарил и исчезал. И появлялся – точнее, его привозили, – когда ему совсем становилось плохо. Такое безразличное отношение к своему здоровью я встречала редко…

А ведь если б он больше берег себя – конечно, смог прожить еще очень долго. Все его проблемы лечатся, поддерживаются. Просто надо было собой заниматься – кроме театра и кино, надо было устроить свою жизнь. Соблюдать режим. А у него была жизнь беспорядочная, безрежимная, с перехлестом эмоций.

Он был бесконечно эмоциональный человек. И жил своими героями. Их жизнью. Я была на его спектаклях и видела, что он даже в антракте не выходит из роли, продолжает жить в этом иллюзорном мире… Он совершенно не переключался. И сам говорил:

– Я и в антракте остаюсь в своей роли, в отличие от других артистов, которые могут на сцене быть Лениным, а в перерыве спокойно играть в шахматы.