Джек Мэтлок - Смерть империи

Став президентом России всего несколько недель тому назад, Ельцин получил в Кремле тот кабинет, который занимал Горбачев, будучи председателем Верховного Совета СССР, и он предпочел принять Буша там, а не в своем кабинете в русском Белом Доме. Я надеялся, что победа, одержанная Ельциным на политическом поприще, повлияет на него и он не станет вести себя, как вздорный, обозленный человек. Однако этого не произошло, Он по–прежнему проявлял склонность принижать тех, с кем имел дело, и верховодить: заставил Буша ждать почти десять минут, растянул встречу за отведенные для нее рамки — хотя ничего особенного они не обсуждали — и устроил пресс–конференцию, не поставив об этом в известность своего гостя. На официальном ужине, устроенном Горбачевым, Ельцин отправил свою жену вперед, дождался, пока прошли все гости, и затем повел Барбару Буш к столу, словно хозяином был он.

Поведение Ельцина было грубым и одновременно каким–то детским — он всячески старался сосредоточить все внимание на себе и поставить в неловкое положение как Горбачева, так и Буша. Меня огорчало то, что он продолжал пользоваться подобной тактикой, даже уже достигнув своей политической цели, когда не было необходимости оттеснять противников, чтобы они не мешали его контактам с публикой. Однако все это были мелочи, и они заслуживают упоминания только потому, что указывают на наличие более глубоких проблем.

Куда более серьезный инцидент произошел во время встречи Буша и Горбачева в Ново—Огарево 31 июля. Наше посольство получило сообщение, что неизвестные напали ночью на литовский таможенный пост и зверски убили всех шестерых таможенников. Офицер американского посольства сообщил об этом на дачу, и оттуда сообщение поступило к президенту Бушу. Когда об этом стало известно Горбачеву, тот оказался в неловком положении — не только потому, что произошло убийство, но и потому, что гость узнал об этом первым. Создавалось впечатление, что это было специально подстроено, чтобы поставить Горбачева в неловкое положение во время встречи с Бушем. Это действительно указывало на то, что он теряет авторитет и его аппарат работает спустя рукава.

Идея поездки Буша в Киев возникла вполне естественно. Во время своего путешествия в Штаты в предыдущем году Горбачев побывал в Миннеаполисе-Сент-Поле, в Сан—Франциско и в районе Калифорнийского залива. Учитывая стремление советских республик к самоутверждению, Буш решил, что будет правильно не только посетить Ельцина в Москве, но и остановиться, по крайней мере, в одной из республиканских столиц. Это позволит ему произнести речь, в которой он мог бы подчеркнуть культурные и национальные особенности нерусских республик и приветствовать движение к демократии, разраставшиеся во многих, но, к сожалению, не во всех из них.

Естественно, выбор пал на Киев. Это столица второй по величине республики, которая быстрее двигалась к демократии, чем республики Средней Азии и которую не раздирали междоусобицы, как это было в Закавказье. А кроме того это было удобно. Буш мог 1 августа остановиться в Киеве на несколько часов и все равно прилететь в Вашингтон в тот же день.

Я обговорил идею посещения Киева с советским министерством иностранных дел и, не встретив возражения, начал обсуждать поездку с украинскими чиновниками, которые были от этого в полном восторге. В Киеве находились несколько американских дипломатов, подготавливавших открытие генерального консульства. Программа визита была уже почти разработана, когда к моему удивлению, в субботу днем, 21 июля, мне позвонил из Вашингтона Эд Хьюетт и сообщил, что советский поверенный в делах приезжал в Белый Дом с бумагой из канцелярии советского президента, в которой говорилось, что ввиду напряженных отношений между Россией и Украиной поездка Буша в Киев в данный момент была бы нежелательна. Вместо этого Бушу предлагалось провести день с Горбачевым на одном из курортов Ставропольского края.

Президент Буш явно не мог поехать в Киев, раз Горбачев просил его этого не делать, но отменить в такой момент свою поездку означало бы испортить отношения с Украиной. Поскольку мы уже вели с украинцами переговоры по поводу визита, нам пришлось сказать бы им, почему мы его отменяем, а если станет известно, что Горбачев запретил Бушу посещать Украину, это станет главным предметом разговоров на встрече в верхах. Это заслонит все остальное и в плане отношений с общественностью перечеркнет цель встречи.

Мы обсудили по открытому телефону — на благо КГБ и тех чиновников, которым они докладывали, — возможные последствия отмены визита, и я сообщил министерству иностранных дел, что мне необходимо утром встретиться с Бессмертных. Когда Бессмертных принял меня, он сделал вид, что ничего не знает о бумаге, направленной в Вашингтон, но обещал разобраться. Через два–три часа он позвонил мне и сказал, что мы можем планировать визит в Киев, если этого хочет президент Буш. Впоследствии Бессмертных рассказал, что выяснил этот вопрос с Горбачевым, и хотя Горбачев был раздосадован, он согласился с тем, что Буш должен ехать туда, куда хочет.

Это побудило Буша и его аппарат быть крайне осторожными во время поездки в Киев и избегать каких–либо поступков или высказываний, которые могли бы поставить в сложное положение Горбачева. Больше того: они начали продумывать такой метод действий, который «помог бы Горбачеву». Составители речей внимательно проглядели проекты соглашений с целью убрать все, что могло бы показаться Горбачеву оскорбительным. И как часто бывает в таких случаях, — перестарались. Вдобавок они не проконсультировались ни с нашим посольством в Москве, ни с нашими дипломатами в Киеве о том, как может быть воспринята речь Буша.

Я впервые увидел текст, когда мы летели из Москвы в Киев на новом «самолете номер один», роскошном, просторном «Боинге 427», сильно отличавшемся от «Боинга 707», который не одно десятилетие служил президентам и где аппарату приходилось сидеть в страшной тесноте. Наш полет в Киев длился меньше часа, а текст речи Буша перед украинским парламентом был уже размножен для раздачи прессе. Я быстро прочел речь и решил, что в ней много сильных моментов, особенно по части предупреждения о том, что демократия и независимость — вещи разные.

Однако несколько фраз, превозносивших Горбачева, выглядели неуместными и ненужными. Куда лучше было бы высказать поддержку созданию демократических институтов и присоединению страны к мировой экономике — таково было мое мнение. И о Горбачеве следовало сказать, что он способствует достижению этих целей, — это и было бы косвенной ему поддержкой. А прямая похвала ему привела бы в восторг его лично, но в плане политическом была бы плохой ему услугой, поскольку критики уже нацепили на него ярлык прихвостня Буша, — восхваляя его, мы просто подлили бы масла в их костер.