Джек Мэтлок - Смерть империи

Не понимал он того, что коммунистические режимы по всей Восточной Европе потеряли всякую надежду завоевать поддержку большинства не только оттого, что они коммунистические, но и оттого, что они являлись орудиями советского империализма. На деле, в «северной связке» от Венгрии до Балтийского моря, им удавалось удерживаться у власти лишь при поддержке советских танков: стоило убрать или лишить подвижности эти танки — и режимы бы эти пали.

Горбачев и остальные советские руководители не поняли своей уязвимости в Восточной Европе не только в силу психологической неготовности признать враждебное отношение к коммунизму как объективный факт, но и потому, что они не имели объективной информации о реальном положении в этих странах.

В распоряжении разведывательных организаций редко оказываются средства формирования общественного мнения, сходные с теми, какими располагали советские аналитики в государствах Варшавского Договора. У каждого коммунистического режима имелась своя точная копия КГБ, обученная советскими офицерами и послушно откликавшаяся на просьбы коллег из Москвы. Сети платных и неоплачиваемых осведомителей опутывали каждую страну. И все же система не предоставляла точную информацию политическому руководству — ни в самих странах, ни их советским хозяевам.

Почему? Да потому, что руководители задавали неверные вопросы и готовы были наказать всякого, кто сказал бы им правду. Они исходили из того, что всякий, ставивший под сомнение их политику, не заслуживал доверия (и, как правило, были в том правы), но они предполагали также, что число оппозиционеров ничтожно — и в этом крупно ошибались.

Советские представители в Восточной Европе редко вносили коррективы в пристрастные и корыстные оценки марионеточных правителей, потому что они сами являлись частью той же системы. Штаты советских посольств в государствах Варшавского Договора заполнялись не профессиональными дипломатами, а функционерами Коммунистической партии — аналог политических назначенцев в дипломатии США. Только они покупали себе посты не денежными взносами в избирательные кампании, а политической службой. Некоторые были отправлены в уютную ссылку, когда Политбюро сочло их пребывание дома неудобным. Хотя многие являлись способными специалистами в своей области, они не были подготовлены к пониманию иных общественных укладов. У них имелся доступ на самый верх — и им этого было достаточно.

Александр Бессмертных, великолепный, целиком отдающийся работе профессиональный дипломат, ставший вслед за Шеварднадзе советским министром иностранных дел, однажды сказал мне, какой шок вызвали в Москве события в Восточной Европе в 1989 году из–за неспособности советских посольств представить точную картину происходивших там событий. Когда МИД, получив сведения об общественном недовольстве, объяснял Бессмертных, запрашивал посольство, всякий раз советский посол отвечал примерно следующее: «Я только вчера виделся с Хонеккером [или с Гусаком, или с Ярузельским], и он говорит, что все прекрасно. Мы не должны поддаваться западной пропаганде».

————

Потребовалось несколько месяцев, прежде чем народы Восточной Европы, напуганные советскими вторжениями 1956 и 1968 годов, а также угрозами, заставившими Польшу объявить о введении чрезвычайного положения в 1981 году, осознали, что отныне они могут взять собственное будущее в свои руки. Но когда Горбачев принялся подталкивать их коммунистических руководителей к реформам, как это он сделал весной 1989 года во время своих поездок, люди в этом регионе узрели благоприятные для себя возможности.

Первое в Варшавском Договоре некоммунистическое правительство было сформировано в Польше в августе 1989 гола, Советская пресса отнеслась к этому с поразительной объективностью, а кое–кто из комментаторов по сути приветствовал подобное развитие событий. Шеварднадзе вскоре побывал в Варшаве, и Тадеуш Мазовецкий, новый премьер–министр, получил приглашение в Москву с уверениями, что Кремль больше не настаивает, чтобы одни только коммунистические правительства считались приемлемыми в так называемом советском блоке. Доктрина Брежнева, накладывавшая на СССР обязанность оберегать «социализм» в других странах, негласно ушла в историю.

В январе–феврале, готовя свои рекомендации, я думал, что идея проведения ежегодных саммитов будет принята без вопросов. Президент Буш знал, какие трудности мы испытывали, устраивая встречи на высшем уровне, и, когда президентом был Рейган, сам высказывался в пользу частых саммитов, Встреча в конце весны или начале лета позволила бы ему осуществить пересмотр политики и вместе с тем убедить Горбачева в искренности своего намерения не терять темпа в улучшении отношений, достигнутого Рейганом и Горбачевым в 1987–1988 годах,

В марте, когда я прибыл в Вашингтон для консультаций, я был принят президентом и доложил ему о выборах в Советском Союзе, заметив, что было бы полезно назначить дату саммита и добиваться соглашения о ежегодных встречах. К моему удивлению, президент отреагировал так, словно подобная идея никогда не приходила ему в голову. Не воспользуются ли Советы встречей на высшем уровне, задал он вопрос, чтобы оказать на нас нажим, добиваясь уступок в переговорах по контролю за вооружениями? Я ответил, что не вижу, как это им удастся: когда они проделывали такое в прошлом, мы противились нажиму и, полагаю, готовы на это и впредь.

Брент Скоукрофт, новый помощник по национальной безопасности, полагал, что осложнить дело могут ожидания американской общественности. Если встреча не принесет крупного соглашения, средства массовой информации назовут ее провалом. Следует, ответил я, разъяснить, что целью встречи является обсуждение вопросов, а не заключение соглашений. Если мы добьемся ежегодных саммитов, общественность воспримет их как нормальную дипломатию и не станет всякий раз ожидать значительного соглашения. Еще я добавил: если мы станем откладывать встречу на слишком долгий срок, то ожидания могут возрасти и в то же самое время мы упустим возможность влиять на советскую политику в такое время, когда она на подъеме.

Президент завершил дискуссию, сказав: «Что ж, посмотрим», — однако, по голосу судя, не был убежден в необходимости скорого саммита.

В июне я снова оказался в Вашингтоне. Коллеги из советского отдела сообщили мне, что не заметили со стороны Белого Дома никаких признаков интереса к идее скорейшего саммита. Вот почему при встрече с госсекретарем Бейкером я повторил просьбу, высказанную в марте, сказав, что, на мой взгляд, Горбачев с Шеварднадзе все еще недоумевают, чем вызвана столь исключительно долгая пауза в разработке политики администрации. Бейкер и президент продолжали давать общие заверения, что мы желаем перестройке успеха и что усилия по улучшению отношений будут продолжены, однако Москва не видела особых сдвигов в том, что касалось конкретных предложений. Мне казалось, что имелась возможность достичь ряда выгодных для Америки целей и одновременно придать силы переменам в Советском Союзе, что позволило бы нам избавиться от холодной войны и наращивать все более широкое взаимодействие. Однако это потребует личного руководства президента и его личных встреч с Горбачевым. Чем дальше откладывается встреча, тем больше вероятность упустить такую возможность.