Джек Мэтлок - Смерть империи

Даже считая, что Горбачеву удастся остаться на вершине советской политической структуры в обозримом будущем, я не верил в успешную реализацию его программы хозяйственной реформы. Наделе, она, казалось, обречена на неудачу, и основной вопрос, волновавший меня, состоял в том, поймет ли Горбачев это вовремя, чтобы принять программу более радикальных и фундаментальных перемен. Еще казалось, что он едва ли не слеп в отношении действительной движущей силы этнических и национальных волнений, и я раздумывал, сумеет ли он доказать, что способен так же справиться с ними, как сумел убедить партийных работников принять участие в подлинных выборах. Когда речь шла о выборах, Горбачев, похоже, знал, чего он хочет, даже когда шел извилистым путем. Что же касается национальностей — как русской, так и нерусских, — то либо он не знал, чего хочет, либо хотел чего–то недостижимого: добровольного согласия на имперский контроль.

Одно из критических замечаний, все чаще выплывавшее на поверхность, состояло в том, что Горбачев не ведает, куда идет. Он приводил в движение (как пеняли ему в своих мемуарах и Лигачев и Рыжков) политику, не определяя или не понимая желательного результата. Перед самым отлетом из Москвы с государственным визитом в Италию и Ватикан и на саммит с президентом Бушем на Мальте Горбачев опубликовал пространное эссе с намерением ответить своим критикам.

Озаглавленное «Социалистическая идея и революционная перестройка», эссе появилось на трех первых страницах «Правды» в воскресенье 26 ноября 1989 года. Подписано оно было: «М. Горбачев», — без титула, что давало понять: эссе представляет личную точку зрения автора и не получало одобрения Политбюро. Читая его, я поражался тому расстоянию, которое одолел Горбачев за два года после своей юбилейной речи об Октябрьской революции в 1987 году и после книги «Перестройка». Да, в статье по–прежнему провозглашалась приверженность «социализму», однако Горбачев переосмысливал этот термин в манере, куда более сопоставимой с западной социал–демократией, чем с социализмом, унаследованным от Ленина и Сталина.

————

Размышляя над статьей, я в гораздо большей степени ощущал себя вдохновленным, чем обескураженным. Оптимист по натуре, я обычно нахожу больше интереса в воде, заполняющей прежде пустой стакан, чем в объеме, оставшемся незаполненным. Не могу сказать, заполнил Горбачев стакан реформаторских целей на 20 или на 40 процентов, а может, и на все 60 процентов. Конечно же, в стакане оставалось много места. Но Горбачев показывал, что он извлекает пользу из опыта. В результате трудностей, испытанных им, его устремления становились более радикальными, а не более осторожными.

В этом эссе полностью отсутствовало упоминание о классовой борьбе, а его концепция основополагающих демократических институтов не отличалась от концепции Запада. Впрочем, экономические идеи Горбачева выглядели путаными. Догматические марксистские формулировки, заполнявшие «юбилейную» речь в 1987 году, отсутствовали; вместо них мы обнаружили смутные ссылки на коллективную собственность и управление да бесконечную настойчивость в защите «социализма» как обшей идеи. Не было указаний на важность продвижения к системе рыночных отношений, не было никакого признания того, что политическая демократия недостижима без права обладания частной собственностью.

Разумеется, даже от самого проницательного советского руководителя в 1989 году я не ожидал статьи, защищающей капитализм. Напиши подобное Горбачев — недолго бы ему оставаться советским руководителем. Квазиодобрение западной социал–демократии было, вероятно, тем, дальше чего в то время ему идти было нельзя. Тем не менее, у меня было такое чувство, что защита Горбачевым переосмысленного «социализма» была чем–то большим, нежели тактикой: он, похоже, действительно считал коллективную собственность явлением более высокого порядка, чем собственность индивидуумов. Не окажись эти убеждения потрясены последующими событиями, подобные верования запутывали бы и в будущем его мышление.

Высказывания Горбачева о партии, напротив, убеждали меня, что, несмотря на упоминания о ее «авангардной роли», он готовит почву для высвобождения политического процесса из–под опеки партии. Однопартийная система уже не выдавалась за необходимое политическое установление: она была просто «подходящей» для определенного времени. И хотя эссе содержало проповедь, в которой партия призывалась действовать как авангард общества, Горбачев заявил также, что общество меняется быстрее, чем партия. Другими словами, авангардом теперь стало общество, а партия плелась позади. А если партия будет продолжать сдерживать страну, сопротивляясь реформам, что тогда?

Горбачев об этом не сказал, но, я полагаю, понял. Его следующим логическим шагом станет создание базы власти для себя самого вне партии. Тогда он заставит партию следовать за ним, а если она не сделает этого, он в конце концов может порвать с нею, не теряя автоматически своего поста.

————

Я мог догадываться, какую стратегию изберет Горбачев, чтобы удержаться у власти, настаивая на политической перемене, зато и был меньше уверен, что понимаю его стратегию в отношении хозяйственных и национальных проблем, которые приближались к кризисной точке, Множились свидетельства того, что его понимание этих вопросов ошибочно.

Большая часть крупных и средних заводов и фабрик по всему Советскому Союзу управлялась из Москвы центральными министерствами и их громадным бюрократическим аппаратом. Это было не только неэффективно и расточительно: директора и рабочие на местах негодовали на контроль «издалека». Положение было достаточно плохим в краях и областях России, в других же республиках оно считалось нетерпимым, чистым проявлением империализма. В ходе всего периода перестройки велось немало разговоров о передачи ответственности за управление самим предприятиям, но такого никогда не случалось. До тех пор, пока сохранялись центральные министерства, такого и не могло случиться. Горбачев временами, похоже, это понимал, и все же, казалось, не хотел или не мог настоять на конкретных изменениях,

Вопрос владения собственностью также был связан с национальным вопросом. Покуда государство владело всеми средствами производства, у политических руководителей в республиках имелся мощный стимул оторваться от Центра, если такое окажется осуществимым на практике. Провозглашение независимости позволяло им притязать не только на правящую структуру в республике, но и на ее землю и имущество. Очевидные выгоды от независимости были, таким образом, гораздо выше, чем если бы система допустила значительную долю частной собственности — или собственности, которой владели небольшие, местные коллективы. Горбачев, который постоянно нападал на попытки восстановить частную собственность в прибалтийских республиках, казалось, пребывал в неведении об угрозе союзу со стороны централизованной собственности.