Людовик-Филипп Сегюр - Записки графа Сегюра о пребывании его в России в царствование Екатерины II. 1785-1789

«Я очень хорошо вас понимаю, — отвечал император; — моя уступчивость во время завоевания Крыма заставляет вас думать, что я соглашусь на новые завоевания. Вы ошибаетесь: я искренно желаю сохранения мира. Занятие Крыма русскими меня не потревожило: единственным последствием этого было умирение турок; у них отнята была возможность начать наступательную войну. К тому же я находил в этом свои выгоды. Во первых, мои владения защищены от нападения турок, так как турки должны опасаться русских войск и флота, которые из Крыма могут напасть на них с тыла. Далее, я имел уверенность, что разъединю двор петербургский с берлинским и лишу прусского короля могущественного его союзника. Вот что собственно побудило меня заставить турок уступить Екатерине Крым. Но теперь совсем другое дело, я не допущу русских утвердиться в Константинополе. Для Вены, во всяком случае, безопаснее иметь соседей в чалмах, нежели в шляпах. Впрочем, этот замысел, возникший в пламенном воображении императрицы, неисполним; если бы даже достаточно было одного ее указа, чтобы занять Константинополь и короновать внука ее Константина, то ей невозможно будет устоять против турецких сил, сосредоточенных в Малой Азии, и против других государств, если они возьмут сторону мусульман. В таком случае, она вынуждена будет, сосредоточить в одном месте всю свою армию, оставить без войска почти половину своей империй и даже переместить столицу».

«В самом деле, — возразил я, — мне кажется, что можно успокоиться на счет безопасности Константинополя, которого сохранение одинаково важно для венского, как и для французского двора. Но в то же время, при виде всех этих огромных предприятии, нельзя не подозревать другого, более правдоподобного предприятия, именно распространения русских пределов до Днестра. Если эта попытка осуществится, то необходимо возгорится война, чрезвычайно вредная для нас. Но я надеюсь, — прибавил я, — что, по благоразумию своему и по дружбе к королю, император будет продолжать действовать миролюбиво и примет нужные меры для предупреждения несогласий. Думаю, что король может на него положиться, потому что если, во время завоевания Крыма, он убеждал Порту уступить этот полуостров России, то делал это для спокойствия и политических выгод своего зятя и союзника».

«Я сделал, что мог, — сказал император; — но вы сами видите, государыня увлекается. Надобно, чтобы турки уступили требованиям, им предложенным. Если они отказом вооружат против себя императрицу, то .кто может воспрепятствовать ей отомстить и взять у них несколько городов? У нее огромное, бодрое, неутомимое войско. Оно пройдет, куда она захочет… Вдали от столицы пробивают дороги, устраивают пристани, строятся на болотах, воздвигают дворцы, разводят парки среди степей, и все это делается без платы, без покрова, иногда без пищи и всегда без ропота. Из всех монархов Европы императрица одна только действительно богата. Она много повсюду издерживает и не имеет долгов; ассигнации свои она оценивает во сколько хочет; если бы ей вздумалось, она могла бы ввести кожаные деньги. Между тем Англия обременена своими бумажными деньгами. Франция публично признала расстроенное положение своих финансов; а я едва могу покрыть издержки на поселения в Галиции и новые крепости, которые там строятся».

«Все эти затруднительные обстоятельства, — отвечал я, — тем более должны побудить императора всячески стараться избегнуть разорительной войны».

Так как мы часто разговаривали о том же предмете, то я всегда старался доказать ему, что могущество России более кажущееся, нежели твердое. «Здесь более блеска, чем прочности, — говорил я; — за все берутся, ничего не довершают. Потемкин легко бросает то, за что принялся с жаром; на месте Екатеринослава, он заложил город, который будет необитаем, и огромный храм, в котором, может быть, не будут никогда молиться. Для постройки этой новой столицы он выбрал место высокое, видное, но совершенно безводное. Херсон построен на неудобном месте и окружен болотами. Корабли не могут входить туда с грузом. В последние десять лет степи опустели более прежнего. Крым лишился более двух третей своего населения. Каффа разорена и не поднимется. Один Севастополь теперь уже довольно значителен; но нужно много времени, чтобы он стал настоящим городом. Позаботились все украсить, нарядить, оживить на срок, на показ императрице; но лишь только Екатерина уедет, то вместе с нею исчезнут все прикрасы этого обширного края. Я знаю князя Потемкина. Он произвел театральный эффект, и занавес опускается, а он займется новыми представлениями в Польше или Турции. Управление и все, что требует постоянства, несовместно с его нравом. Начни он войну, и война бы ему скоро надоела; дождавшись георгиевской ленты, он с таким же жаром будет домогаться мира, как теперь старается его нарушить».

«Я с этим согласен, — сказал император, — нас здесь отвлекали от одного очарования к другому. В сущности же здесь многого недостает; внешность действительно блестяща… В России приказание исполняется немедленно. Если бы какой нибудь Карл XII был во главе этого народа, он бы с 600 000 человек заставил трепетать всю Европу».

Судя по мнениям императора, можно было предполагать, что он не станет твердо сопротивляться воле Екатерины и позволит склонить себя в войне, если его поставят между необходимостью содействовать императрице и опасностью потерять могущественную союзницу. Тем не менее справедливо, что в то время Россия, как говорил превыспренний Дидро, была колоссом только с глиняными ногами; но этой глине дали окрепнуть, и она превратилась в бронзу. Император, посмеиваясь над пороками Потемкина, хорошо понимал то влияние, которое последний приобрел на Екатерину. Он находил, что государыня, которая в сущности была гораздо мягче характером, чем думали люди, не знавшие ее близко, простирает до излишества свою снисходительность к странностям князя Потемкина, к шалостям своего обер-шталмейстера и к рассеянности Мамонова. Но это несколько насмешливое замечание императора теряло много значения в его устах, так как сам Иосиф, чересчур стараясь нравиться Екатерине, расточал ее молодому любимцу очень частые знаки внимания и благосклонности, терпел даже прихотливое высокомерие Потемкина и не раз, подобно придворным императрицы, довольно долго ожидал выхода князя в его приемной….

Императрица, простившись с императором в Кизикирмене, снова пустилась в путь и 4-го июня прибыла в Кременчуг. Она была очень довольна тем, что самая занимательная часть ее поездки была совершена благополучно. «Меня всячески старались отклонить от этой поездки, — говорила она, — все уверяли, что я встречу на пути множество затруднений и неприятностей; меня пугали тем, что дорога меня утомит, что степи несносны, что на юге вреден климат. Эти люди меня слишком мало знают; они не понимают, что противоречить мне — значить меня возбуждать, и что всякое затруднение, которое мне представляют, придает мне более решимости».