Людовик-Филипп Сегюр - Записки графа Сегюра о пребывании его в России в царствование Екатерины II. 1785-1789

Я надеялся, что эти известия подстрекнут деятельность вашего министерства. Надежда моя, казалось, сбывалась: оно выходило из апатии. Приехал курьер с давно ожиданными мною инструкциями. В них все еще была какая-то нерешительность и мнительность не соответствовавшая важности обстоятельств. Монморен, напоминая мне давнишние предубеждения императрицы против Франции и всегдашнее расположение к Англии, писал, что он не предполагает, чтобы она хотела войти с нами в тесные сношения; что таким образом честь короля может пострадать, если ему откажут, И тем увеличатся затруднения нашего положения и дерзость ваших врагов. Но, не смотря на это, он предписывал мне ловким образом и, не замешивая еще короля, действовать так, чтобы заключен был против Англии и Пруссии четвертной союз между Россиею, императором, Испаниею и Франциею. Чтобы действовать в смысле этой робкой политики нашего правительства, явно боявшегося зайти слишком далеко, я воспользовался случаем сообщить русскому правительству известия графа Шуазеля, который упрекал турок за их нападения. Я отправился к графу Безбородку, тому из министров императрицы, который более других пользовался ее доверием, я, поговорив с ним о делах константинопольских, о вступлении герцога Брауншвейгского в Голландию и о замешательствах, возбужденных Пруссиею в Брабанте, высказал ему мое собственное мнение, что нужно наконец противодействовать замыслам кабинетов лондонского и берлинского, которые хотят посеять раздор на юге и на севере Европы.

«Ясно, что их действия, — говорил я, — направлены против интересов Франции в Голландии, против Австрии в Нидерландах и против спокойствия императрицы: ее влияние мешает им, и они хотят лишить ее Крыма. Кажется, наступило время нам соединиться и сблизиться, чтобы поддержать спокойствие Европы, которое хотят нарушить эти честолюбивые державы».

«Я согласен с вами, — отвечал министр; — но имеете ли вы основания думать, что ваше правительство того же мнения? Вот что нам нужно знать прежде всего, прежде, чем сообщать что нибудь императрице».

«Депеши, которые я получил, — сказал я, — не заключая в себе ничего положительного, выказывают однако желание короля узнать на этот счет мнения ее величества. Но так как все это еще весьма неопределенно, то, кажется, ради достоинства обоих монархов, это дело надо пока держать в тайне. Поэтому я говорил о нем только с вице-канцлером, а мысли свои сообщил только вам, потому что знаю вашу рассудительность и осторожность и знаю какое доверие оказывает вам императрица».

Хитрость и осторожность не долго удаются с монархами высокого ума, твердыми и решительными. На другой день после моего совещания с министром, когда я был в эрмитаже, императрица отвела меня в сторону, в конец галереи. Глаза ее блистали удовольствием, отражавшимся во всех чертах лица ее. Она сказала мне:

«Вы вчера говорила с графом Безбородко. Все, что он мне передал, мне очень понравилось. Я вижу, что король угадывает настоящие средства для того, чтобы разрушить интриги, которые затеваются против нас. Я весьма расположена к полезному с ним союзу. Король, надеюсь, может рассчитывать на участие Испании, а я совершенно полагаюсь в этом случае на императора. В 1756 году уже оказалась польза такого союза: прежний трактат может служить достаточным основанием к новому. Стало быть, вы видите, что все зависит от вашего кабинета, и я рада буду, когда он возьмет верх над своими соперниками».

После того государыня сообщила мне, что ее войска одержали под Кинбурном победу над турками, которые потеряли в этом деле пять тысяч человек, что она ожидает подробного донесения от Потемкина, и что император собрал уже свою армию и должен был идти на Белград.

На следующий день граф Безбородко пригласил меня к себе: он был очень доволен намерениями императрицы. «Кажется, — говорил он, — ей очень хочется, чтобы этот союз скрепился вашим посредничеством. Она так решительно выразила желание скорее уладить это дело, что, по моему мнению, теперь вам можно будет поговорить о всем с вице-канцлером. Вы можете быть уверены, что ему предписана будет строжайшая тайна. Император, вероятно, предупрежден о намерениях вашего кабинета?»

Я отвечал ему, что это еще мне неизвестно, что это только предположение, о котором, может быть, король хотел знать мнение императрицы прежде, чем сообщать о нем своему союзнику. Но так как мне приказано было довериться Кобенцелю, то я сообщил ему под секретом все дело, и хотя он еще не получил инструкций на этот счет, однако оказался не менее меня расположенным к заключению этого важного акта.

Наконец я поехал к вице-канцлеру, графу Остерману: он не знал ни о чем, и предложения мои удивили его. Он отвечал глухо, что сообщит об этом немедленно императрице. Через несколько дней он, видимо удивленный, отвечал мне, что императрица, сочувствуя желанию короля сблизиться с нею, вскоре прикажет начать совещания по этому предмету и желает, чтобы наше правительство дало мне полномочие действовать и прислало бы проект трактата.

Я отвечал, что для скорейшего хода дела, как мне казалось, нужно было, чтобы русское правительство сообщило мне главнейшие статьи, которые оно желает поместить, но что, впрочем, я сообщу его предложения нашему двору. Вслед затем я послал курьера в Версаль, считая себя счастливым, что в такое короткое время успел подвинуть дело выше ожиданий короля и рассеял сомнение насчет союза с Россиею, которая, казалось, сама не менее желала его. По всему видно было, что переговоры так удачно начатые, при обоюдном желании успеха не представят затруднений и кончатся прежде, нежели враждебный державы успеют узнать о них и помешать. Между тем, к удивлению моему, я узнал, что прусский министр барон Келлер и английский поверенный в делах тоже отправили курьеров к своим дворам, и в такое еще время, когда к тому не было особенных поводов. Я недолго оставался в неведении. Старый голландский резидент, под благоразумною умеренностью скрывавший республиканские чувства и, стало быть, противник штатгальтеру, Англии и Пруссии, — явился ко мне тайком и сказал мне: «Вы затеваете четвертной союз, которому я желаю успеха, и который конечно помешает тем, кто возмутил мою родину».

Я сперва отвергал справедливость слуха. «Напрасно, говорил он; — тайна ваша открыта, и я все знаю. Вот в чем дело: один из чиновников графа Остермана выдал вас, через него барон Келлер узнал — в каком положении дело, и тотчас же сообщил английскому поверенному Фразеру. Оба они поспешили известить об этом свои кабинеты, и я даже могу вам передать содержание депеши Фразера, потому что она составлена со слов Келлера, который, не зная моих мнений, показал мне ее».