Этти Хиллесум - Я никогда и нигде не умру

А сейчас там, на знакомой кровати, лежит лишь мертвая оболочка. О, это кретоновое одеяло! Собственно говоря, нет необходимости снова идти туда. Все, все происходит где-то внутри меня, на просторных возвышенностях, существующих вне времени и вне границ. А сейчас я снова пройду через эти улицы, как часто шла по ним, шла вместе с ним, всегда ведя захватывающий, насыщенный диалог. И как часто еще, в каком бы месте земли я ни находилась, на каких бы возвышенностях ни разворачивалась моя собственная жизнь, я буду мысленно проходить этими улицами. Какого лица ждут от меня сейчас, печального или торжественного? Но я ведь не грущу? Мне хотелось бы сложить руки и сказать: «Дети, я так счастлива и благодарна, и я нахожу жизнь такой прекрасной и наполненной смыслом». Да, именно такой, и в то время как стою здесь, у постели моего умершего, преждевременно умершего друга, и несмотря на то, что в любой момент меня могут депортировать в неизвестное место. Господи, я так тебе за все благодарна.

Я буду продолжать жить с тем, что навечно осталось во мне от умершего друга, и буду пробуждать жизнь в том, что теряет ее. Я буду делать это до тех пор, пока не будет ничего, кроме жизни, кроме единственной великой жизни, Господи.

Тидэ еще раз споет для него, а я, вопреки моменту, буду с радостью смотреть и слушать ее светлый голос.

Йооп [44] Йооп — Йопи Влейсхауэр — большой друг Этти в Вестерборке. , друг мой, я иду с тобой. Ах нет, на самом деле это не совсем так. Время от времени разговаривая с тобой, я посвящаю тебе многие свои мысли. И благодарна, что могу передать тебе то, что обязательно должна передать.

Это так значимо, что ты вошел в мою жизнь, иначе и быть не могло. До встречи.

17 сентября [1942], четверг, 8 часов утра.Во мне сейчас такое сильное, умиротворенное ощущение жизни и такое чувство благодарности, что я даже не стану пытаться выразить это одним-единственным словом. Господи, я совершенно счастлива. Лучше всего это можно выразить опять-таки его словами «покоиться в себе» . И этим совершеннейшим образом, наверное, выражается мое состояние, когда я покоюсь в себе. Это «в себе» — глубочайшее и богатейшее во мне, то, в чем я покоюсь, я называю Богом. В дневнике Тидэ я часто наталкивалась на такие слова: «Отец, возьми его с нежностью в свои руки». Именно так, находясь в твоих руках, Господи, я всегда и беспрестанно чувствую себя в безопасности, защищенная и пропитанная чувством вечности. Каждый глоток воздуха, малейшие действия и незначительные суждения — все содержит в себе подоплеку и глубокий смысл. В одном из своих первых писем ко мне он написал: «Буду рад, если смогу поделиться всей этой переливающейся через край силой» .

Наверно, хорошо, что ты, Господи, позволил моему телу выкрикнуть «Стоп». Я должна полностью выздороветь, чтобы делать все, что нужно. Но может быть, и это тоже общепринятое представление. Даже когда тело испытывает боль, дух-то ведь может продолжать плодотворно работать? И любить, и вслушиваться в себя и в других, и изучать взаимосвязь вещей в этой жизни и в себе. Вслушиваться. Хотела бы для этого найти подходящее голландское выражение. Фактически моя жизнь — это беспрерывное вслушивание в себя, в других и в Бога. И когда я говорю, что вслушиваюсь , тогда в меня вслушивается Бог. Самое существенное и глубокое во мне прислушивается к самому существенному и глубокому в других. Бог вслушивается в Бога.

Как велика все-таки внутренняя нужда твоих созданий, Господи, на этой земле. Я благодарна тебе, ты допускаешь ко мне так много людей с их потаенными бедами. Они сидят такие тихие и доверчивые, говорят со мной, и вдруг наружу прорывается их неприкрытое горе. Бывает, что сидит отчаявшаяся горстка людей, не знающих, как им жить дальше. Тут-то и начинаются для меня трудности. Чтобы отыскать тебя, Господи, в сердце другого человека, недостаточно только проповедовать о тебе. Нужно расчистить в нем дорогу к тебе, а для этого надо хорошо знать человеческую натуру. Нужно быть опытным психологом. Отношения с отцом и матерью, воспоминания детства, мечты, чувства вины и неполноценности, да, именно весь этот набор. С каждым, кто ко мне приходит, я стараюсь быть очень осторожной, осмотрительной. Мои средства для прокладывания дороги к тебе в других людях весьма ничтожны. Но все же они есть, и я буду медленно, терпеливо совершенствовать их. Я благодарна за данный мне тобой талант читать в других душах. Порой они кажутся мне домами с распахнутыми дверьми. Я вхожу, блуждаю по их коридорам и комнатам. Каждый дом обустроен немного иначе, однако они похожи между собой. Из каждой постройки нужно сделать жилье, посвященное тебе, Господи. И я обещаю тебе, обещаю, насколько мне это удастся, искать в них приют для тебя, Господи. В общем-то, забавная картина. Я иду вдоль дороги и ищу для тебя кров. Есть так много пустующих строений, в которых я поместила бы тебя как почетного гостя. Прости мне этот не слишком остроумный образ.

Вечером, около 10.30.Господи, дай мне покой, дай мне все осилить . Так много всего. Я должна наконец по-настоящему начать писать. Но вначале надо наладить дисциплину. Сейчас в мужском бараке выключат свет. Горит ли он там вообще? Где же ты был сегодня вечером, мой дорогой Йопи? Порой меня охватывает дикая грусть оттого, что я не могу выбежать из дверей моего барака и остановиться на огромной пустоши. Затем пройтись немного туда-сюда, и вскоре с какой-нибудь стороны ко мне подойдет мой друг с его загорелым лицом и вертикальными, пытливыми складками между глаз. Когда начнет смеркаться, издалека до меня донесутся первые звуки Пятой Бетховена.

Если бы я только могла справиться со словами, чтобы передать эти два интенсивнейших, богатейших месяца там, за колючей проволокой, ставшие моей жизнью и подтвердившие ее высочайшую ценность. Мне так полюбился этот Вестерборк, что я тоскую по нему, как по дому. А когда я засыпала на узких нарах, я тосковала по моему письменному столу, за которым сейчас сижу и пишу. Господи, я так благодарна тебе за то, что ты везде придаешь моей жизни такой красивый вид, что я тоскую по каждому месту, когда покидаю его. Но временами из-за этого жизнь дается с большим трудом. Видишь, уже миновало пол-одиннадцатого, в бараке выключили свет, и мне, пожалуй, тоже пора спать. «Пациентка должна вести спокойный образ жизни», — значится во внушительном медицинском заключении. А еще я должна есть рис, мед и другие сказочные вещи.

Мне вдруг вспомнилась женщина с белоснежными волосами вокруг благородного, овального лица, которая держала в своем мешочке для хлеба пакетик с тостами. Это была ее единственная провизия на пути в Польшу. Она придерживалась строгой диеты. Она была ужасно милая, спокойная и по-девичьи стройная. Однажды днем я сидела с ней на солнце перед насквозь проходимыми бараками. Я дала ей одну книгу, «Любовь» Иоганна Мюллера, взятую мною в библиотеке S., отчего она была совершенно счастлива. Обратившись к двум молодым девушкам, позже подсевшим к нам, она сказала: «Рано утром, когда мы уедем, подумайте о том, что каждый из нас может плакать только три раза». И одна девушка ответила: «Я еще не получила свои талоны на слезы».