Ева Морозова - Я никогда не умру

Народ небольшой деревушки, находившейся под Тулой, высыпал на улицу. Глядя на проходивших мимо людей, женщины охали и перешёптывались:

– Гляди, гляди! Батюшку нашего ведут… Ой, Господи, что же с нами теперь будет? – но в страхе переминались с ноги на ногу и отступали от дороги.

Малыш подбежал к напуганной матери и, подёргав её за рукав, поднял глаза. Он хотел что-то сказать, но опечаленное лицо кормилицы смутило его.

– Почему ты плачешь, матушка? – едва слышно спросил мальчик.

Она вздохнула:

– Я же просила тебя оставаться в избе…

Малыш опустил глаза, но тут его внимание заинтересовало кое-что другое. Он ненароком глянул на идущих по дороге людей и, недолго рассматривая их, задался вопросом, который тут же прозвучал перед матерью.

– Кто эти люди? – произнёс мальчик, – Они злые?

– Нет, не злые… Это наш батюшка и схимонахиня Августа. А те, что с автоматами… – она запнулась, будто боясь чего-то.

– Они плохие, да? – поторопился малыш.

– Тише! – шикнула матушка.

– Чего ты боишься?

Матушка промолчала, словно стыдилась чего-то. Мальчик не дожидался ответа и снова спрашивал её:

– А куда они идут?

Мать наклонилась и, взяв сына за руку, чуть отошла от гудящей толпы. Она присела на корточки и вздохнула.

– Слушай, – начала женщина, посмотрев малышу в глаза, – Эти люди не делали того, в чём их обвиняют. Они служили Богу верно, служили церкви, помогали людям… Они ни в чём не виноваты. И сейчас, сколько бы оправданий и обвинений не звучало в их сторону, они не противятся воле Божией.

Мальчик округлил глаза в недоумении:

– Но почему? Это же неправильно!

– Знаешь, ты, наверное, сейчас не поймёшь, но когда подрастёшь, сам во всём разберёшься. Но я объясню, – мать обернулась в страхе, что их кто-нибудь услышит, а затем всё же продолжила, – Пойми, они служили Богу и церкви и теперь не предадут веру, не отрекутся, поэтому эти люди смирились со своей судьбой.

– Но ведь им, наверное, страшно?

– Я не знаю, – пожала плечами матушка и снова обернулась – шедшие уже скрылись из виду. – Знаю только, что если вера истинная, то ничто не страшно, ведь в ней сила и поддержка. Мне самой бывает очень стыдно, что у меня есть страхи. Надобно веровать в лучшее, зная, что всё в руках Господа, что всё будет хорошо… Я надеюсь, ты меня понял.

Мальчик кивнул.

– А что же будет с теми людьми, они ведь ничего плохого не делали…

Со стороны леса, названного Тесницким, послышалось несколько выстрелов. Женщина вздрогнула и обняла недоумевающего малыша. Из глаз поползли солёные слёзы.

Матушка прошептала:

– Ничего не бойся. Помни имена. Схимонахиня Августа, батюшка Никон, епископ Никита.

Малыш шёпотом повторил:

– Схимонахиня Августа, батюшка Никон, епископ Никита.

– Всё будет хорошо…

Аня

В прихожей прохладно, сыро и пахнет… плесенью. Я никогда ещё не сталкивалась с этим запахом и не ощущала его так отчётливо, но сразу же узнаю его.

– Ты можешь разуться, дальше мы всё прибрали, – говорит отец, и я послушно снимаю кроссовки и оставляю их за низким порожком в углу прихожей. Медленно прохожу по небольшому коридору, вхожу в зал и осматриваюсь.

Старые, взбухшие обои кое-где свисают, обнажая бетонные стены, на полу – видавший лучшие времена линолеум, в углу на низком столике – примитивный телевизор, кажется, из прошлого века; окна – старые, деревянные – все сплошь завешаны липучками от мух. Не сказала бы, что здесь уютно. Оно, впрочем, и понятно, ведь папа и Макс ещё только начали ремонт и зачем-то так скоро притащили сюда и меня.

Мой взгляд снова перескакивает с одного на другое. Надо заметить, здесь тоже достаточно прохладно и пахнет какой-то затхлостью. Я не могу точно понять, что именно так пахнет, но этим чем-то здесь пахнет всё. Дом достался нам по дешёвке, и теперь все его недостатки я оправдываю исключительно этим. Однако, с моего лица, очевидно, не сходит мина плохо скрываемого отвращения. Я понимаю это в следующую секунду, когда уже поздно делать вид, что всё в порядке.

– Знаю, тут пока пустовато, но у меня кое-что есть для тебя. Тебе это точно понравится, – заверяет отец. Сомневаюсь, что ему на самом деле важно сейчас моё мнение, и с трудом делаю вид, что мне интересно.

– И что же это? – я почти не смотрю на него, но чувствую, что он буквально сверлит меня взглядом. Должно быть, пытается понять, что я сейчас чувствую на самом деле. Это нужно только для того, чтобы оценить, нахожусь ли я до сих пор «в зоне риска» или нет. Несомненно, нахожусь. Но это его не касается. Ему всегда было и будет всё равно. Это важно для мамы и только ради неё я стараюсь делать вид, что со мной всё хорошо. Когда её не станет… Я обычно запрещаю себе думать об этом, но всё же. Когда это случится, я уверена, что не смогу смириться с этим. Я не найду в себе сил продолжать мою прежнюю жизнь или хоть какую-то жизнь вообще. Наверное, тогда я и реализую свои намерения. И никто, и ничто – меня не остановят.

Мы идём по коридору, и отец открывает передо мной дверь, которую я сначала приняла за дверь уборной и не обратила сразу на неё внимания. Я вижу перед собой небольшую кладовую и радуюсь, что в ней нет никакого хлама. Крошечное прямоугольное окошко – почти под потолком – единственное, но его хватает для того, чтобы здесь было достаточно светло. По крайней мере, для небольшой площади и для солнечной погоды. Справа, почти напротив двери, – небольшая деревянная лестница с перилами. Она совсем новая: отец на славу потрудился.

– За мной, – командует он, и мы поднимаемся на чердак.

Мы оказываемся на небольшой площадке, огороженной перилами. Полагаю, при прежних хозяевах их тоже не было. Мне нравится здесь. Крыша высоко над головой и здесь довольно светло. Оборачиваясь через плечо, я вижу такое же деревянное окно, как и внизу. Оно заметно больше.

Передо мной – уходящая ровно под крышу деревянная стена, слева в ней проделала дверь. Всё это тоже новое. Отец сделал это для меня и сделал хорошо, чтобы я не получила ни одной занозы. Не знаю, пугает меня это или удивляет.

Мне нравится, что это помещение отделено перегородкой от этой площадки, от лестницы и чуланчика. Это ощущается вполне уютно, и я думаю о том, что это напоминает мне алтарь в храме. Я предполагаю, это моя комната – моё личное святилище, – и в моих глазах отец, должно быть, видит сейчас неподдельный интерес и предвкушение чего-то…

– Можно я войду? – выпаливаю тут же я и, не дожидаясь ответа, направляюсь к двери. То, что оказывается за ней, просто волшебно.

Это просторная комната, занимающая практически весь чердак.