Том Сегев - Симон Визенталь. Жизнь и легенды

Визенталь рассказывал о евреях анекдоты, которые Майера коробили, и он пишет, что не будь сам Визенталь евреем, он бы подумал, что тот антисемит. В качестве примера он приводит такой анекдот. Два еврея сидят после войны в венском кафе и предаются воспоминаниям о пережитом во время Холокоста. «Интересно, что случилось с Блау? – спрашивает один. – Он выжил?» – «С ним, – отвечает второй, – случилось такое, что не приведи Господь. Нацисты выкололи ему глаза, отрезали нос, отрубили руки, отпилили ноги… Тихо! Больше ничего не говори! Он только что вошел в кафе».

Но со временем Визенталь и Майер подружились. Через какое-то время после известия о похищении Эйхмана Майера срочно вызвали в Вену к министру внутренних дел. На столе у министра лежала пухлая папка, где был подшит отчет о результатах слежки за Эйхманом, составленный Майером в 1948 году. Министр отправил его в Иерусалим на суд над Эйхманом в качестве наблюдателя. Визенталь тоже там был. В беседе с общими приятелями он сказал, что если бы мог выбрать себе брата, то выбрал бы Лео Майера. «Как я был горд, когда об этом узнал!» – вспоминал впоследствии Майер.

В 1967 году Майер оказался замешанным в одном из тех скандалов, которые часто сотрясают спецслужбы практически всех государств. Его заподозрили в том, что он сотрудничал со службой безопасности ГДР и продал ей секретные данные о гигантских сталелитейных заводах концерна «Вест». Под суд его не отдали, но история получила широкую огласку, и было проведено парламентское расследование. Его отстранили от должности и вынудили отправиться на Кипр. Там он служил полицейским в войсках ООН.

Ему было тогда 43 года. Он был разочарован жизнью, часто чувствовал себя одиноким и страдал от скуки. Он неоднократно писал Визенталю, что находится на Кипре не по своей воле и что эта служба противоречит его совести, так как он пацифист и ненавидит униформу. У него было ощущение, что он занимается проституцией, и его удерживала там только хорошая зарплата. Чего, писал он, не сделаешь ради денег. В Австрии у него были долги (в числе прочих он задолжал и Визенталю), и из-за них он, по его словам, продал свою душу. Он надеялся скопить денег, чтобы построить дом. Иногда на Кипр приезжала его жена, и на острове у них родилась дочь, что доставило Майеру большую радость (у него был также сын, студент университета), но жена с грудной дочерью часто уезжала в Австрию, и тогда он страдал от одиночества и тоски.

Время от времени он расспрашивал о своих бывших коллегах, хотя и утверждал, что на прежней работе его уже никто не помнит и происходящее там его не интересует. «Мир становится все более безумным, – писал он. – Арабы разрабатывают совершенно новый вид преступности». Однако на службу он возвращаться не хотел. «Ради чего? – спрашивал он. – Ради этого государства? Ради этой зарплаты?»

Однажды он наткнулся на информацию о разыскиваемом нацистском преступнике, который жил в Дамаске, и переслал ее Визенталю. Один или два раза он ездил в Израиль. Визенталь устроил ему там встречу с несколькими из своих знакомых. Однажды Майер поприветствовал Визенталя ивритским приветствием «шалом», а как-то раз предложил взять его на работу. Визенталь ответил, что для Майера у него место всегда найдется, но, поскольку тот был бывшим агентом австрийской службы безопасности, он сомневается, что сможет принять его на работу официально.

Майер описывал себя как человека спортивного, любителя женщин и алкоголя, но, судя по его письмам Визенталю, был, по-видимому, личностью чувствительной и ранимой. Он делился с Визенталем своими проблемами и заветными мечтами, называл его своим дорогим другом, неоднократно просил у него прощения за то, что плакался ему в жилетку, и писал, что рад иметь друга, которому можно излить душу. По его письмам видно, что он был к Визенталю довольно сильно привязан. Обычно он обращался к нему по имени, «Симон», но иногда шутливо называл «стариком».

Визенталь, человек более закрытый, на «ты» был лишь с немногими, в том числе с Майером. В письмах Визенталь тоже обращался к Майеру как к другу и писал, что скучает, но иногда его письма оказывались более сентиментальными, чем ему бы этого хотелось. Даст Бог, наше расставание продлится недолго, написал он Майеру однажды, и добавил в скобках нечто вроде выговора самому себе: «Получилось прямо любовное письмо какое-то». Как-то раз он поделился с Майером радостью по поводу рождения внуков в Голландии и заметил: признак того, что старею. Майер был младше его на 17 лет, но Визенталь тоже ласково называл его «мой любимый старик».

Работа составляла для Визенталя смысл всей его жизни, и кроме как о ней ему, в отличие от Майера, рассказывать было почти нечего. Майер же не раз писал Визенталю о своей заветной мечте: стать писателем и сочинять триллеры.

Служа на Кипре, Майер с тревогой следил за разворачивавшейся на острове трагедией, связанной с его расчленением. Этот маленький остров, писал он, олицетворяет собой бессилие человечества: ненависть и расизм побеждают. Дети видят, как их родители плачут, осознают несправедливость происходящего, играют в войну с деревянными ружьями, и нетрудно вычислить, сколько времени пройдет, пока они поменяют игрушечные ружья на настоящие.

Он рассказывал, что турки вынуждены были бросать свои деревни на юге острова, где они жили триста лет, и переселяться на север, а греки, которых заставили покинуть север, жили в лагерях беженцев на юге и занимали брошенные турками дома. Он уподоблял этот процесс выселениям, производившихся нацистами. После суда над Эйхманом, писал он, человечество так ничему и не научилось. В таких обстоятельствах Майер написал сначала первый свой роман, а затем и второй. Последний назывался «Запрограммированный агент». Его главный герой – журналист, приезжающий в Иерусалим, чтобы освещать суд над Эйхманом.

Будучи писателем начинающим, Майер, с одной стороны, верил в свои силы, но с другой – испытывал мучительные сомнения относительно того, способен ли он написать настоящую книгу. «Я живу в сильном напряжении. Может быть, все это было напрасно?» – спрашивал он и тут же пытался себя утешить: «Видимо, такое происходит с каждым писателем, пока он не увидит свою книгу опубликованной». Черновые наброски он посылал Визенталю, и тот заверял его, что читал их внимательно, строчка за строчкой. Он присылал Майеру многочисленные замечания, касавшиеся сюжета, фабулы и персонажей. Надо, писал он, усилить образ журналиста, так как сейчас тот выглядит каким-то идиотом, и лучше, если доктор Рабинович будет жить не в Беэр-Шеве, а в Реховоте и работать в Институте Вейцмана.

Майер его слушался. Он вновь и вновь перечеркивал написанное и писал заново. «Я, – сообщал он Визенталю, – выполнил твои указания в точности. Ведь это же наша общая книга, и я понимаю, что твои замечания по существу и правильны». Но время от времени он просил Визенталя сказать ему и что-нибудь ободряющее. «Подбодри меня немножко, Симон, – умолял он. – Я в этом нуждаюсь».