Мария Башкирцева - Дневник Марии Башкирцевой

Отчего это мама предостерегала меня от злобного направления его ума, от его привычки смущать и унижать людей? Потому что это правда.

Но почему же я не унижена, не сконфужена, между тем как это было всегда с мамой.

Потому, что отец умнее мамы, а я умнее его.

Кроме того, он уважает меня, потому что я всегда его побеждаю, и разговор со мною полон интереса для человека, ржавеющего в России, но достаточно образованного для того, чтобы оценить познания других.

Я напомнила ему о моем желании видеть полтавское общество, но по его ответам я видела, что он не хочет мне показывать людей, среди которых он блистает. Но когда я сказала, что желаю этого непременно, он ответил, что желание мое будет исполнено и вместе с княгиней принялся составлять список дам, к которым нужно поехать.

— А m-me М… вы с ней знакомы? — спросила я.

— Да, но я не езжу к ней; она живет очень уединенно.

— Но мне нужно будет поехать к ней с вами; она знала меня ребенком, она дружна с maman и, когда она меня знала, я производила невыгодное впечатление в физическом отношении. Я бы желала изгладить это дурное впечатление.

В раздумье.Картина М. Башкирцевой, собственность К. И. В. Великого Князя Константина Константиновича .

— Хорошо, поедем. Но я на твоем месте не поехал бы.

— Почему?

— Потому… гм… что может подумать…

— Что?

— Разные вещи.

— Нет, скажите; я люблю, когда говорят прямо, и намеки меня раздражают.

— Она подумает, что ты имеешь виды… Она подумает, что ты желаешь, чтобы сын ее сделал тебе предложение.

— Гриц М..! О, нет папа, она этого не подумает. М… прекрасный молодой человек, друг детства, которого я очень люблю, но выйти за него замуж! Нет, папа, не такого мужа я желаю. Будьте покойны.

Кардинал умирает.

Ничтожный человек (я говорю о племяннике)! За обедом говорили о храбрости, и я сказала замечательно верную вещь: что тот, кто боится и идет навстречу опасности, более храбр, чем тот кто не боится: чем больше страх, тем больше заслуга.

Суббота, 27 августа (15 авг.). В первый раз в жизни я наказала кого-нибудь, именно Шоколада.

Он написал своей матери, прося у нее позволения остаться в России на более выгодном месте, чем у меня.

Эта неблагодарность огорчила меня за него; я позвала его, обличила его перед всеми и приказала ему стать на колени. Мальчик заплакал и не повиновался. Тогда я должна была взять его за плечи и скорее от стыда, чем от насилия, он стал на колени, пошатнув этажерку с севрским фарфором. А я, стоя среди гостиной, метала громы моего красноречия и кончила тем, что грозила отправить его во Францию, в четвертом классе, вместе с быками и баранами, при посредстве консула негров.

— Стыдно, стыдно, Шоколад! Ты будешь ничтожный человек! Встань и уйди.

Я рассердилась не на шутку, а когда через пять минут эта обезьянка пришла просить прощения, я сказала, что, если он раскаивается по приказанию г. Поля, то мне не нужно его раскаяния.

— Нет, я сам.

— Так ты сам раскаиваешься?

Он плакал, закрыв глаза кулаками.

— Скажи, Шоколад, я не рассержусь!

— Да…

— Ну, хорошо, иди, я прощаю, но понимаешь ли ты, что все это для твоей же пользы?

Шоколад будет или великим человеком или великим негодяем.

Понедельник, 28 августа, (16 авг.). Отец был в Полтаве по службе. Что же касается меня, то я пыталась рассуждать с княгиней, но скоро мы перешли на разговор о любви, о мужчинах и королях.

Мишель привез дядю Александра, а позднее приехал Гриц.

Есть дни, когда чувствуешь себя не по себе. Сегодня такой день.

М… привез букет княгине и, минуту спустя, начал говорить с дядей Александром о разведении баранов.

— Я предпочитаю, чтобы вы говорили о букетах, чем о баранах, Гриц, — сказал отец.

— Ах, папа, — заметила я, — ведь бараны дают букет.

У меня не было никакой задней мысли, но все переглянулись, и я покраснела до ушей.

А вечером мне очень хотелось, чтобы дядя видел, что Гриц ухаживает за мною, но не удалось. Этот глупый человек не отходил от Мишеля.

Впрочем, он в самом деле глуп, и все здесь говорят это. Я хотела было вступиться за него, но сегодня вечером, вследствие ли дурного настроения или по убеждению, я согласна с другими.

Когда все ушли в красный дом, я села за рояль и излила в звуках всю мою скуку и раздражение. А теперь я лягу спать надеясь увидеть во сне великого князя — может быть это меня развеселит.

Здесь луна как-то безжизненна; я смотрела на нее, пока стреляли из пушки. Отец уехал на два дня в Харьков. Пушки составляют его гордость: у него их девять, и сегодня вечером стреляли, в то время когда я смотрела на луну.

Вторник, 29 августа (17 авг.). Вчера я слышала, как Поль говорил дяде Александру, указывая глазами на меня:

— Если бы ты знал, милый дядя! Она все перевернула в Гавронцах! Она переделывает по своему, папа! Ей все повинуется.

В самом деле, сделала ли я все это? Тем лучше.

Мне хочется спать и скучно с утра. Я еще не допускаю для себя скуки от недостатка развлечений или удовольствий и, когда мне скучно, ищу этому причины; я убеждена в том, что это более или менее неприятное состояние происходит от чего-нибудь и не является следствием недостатка удовольствий или одиночества.

Но здесь, в Гавронцах, я ничего не желаю, все идет согласно моему желанию, и все-таки мне скучно. Неужели я просто скучаю в деревне? Nescio… Но к черту!

Когда сели за карты, я осталась с Грицем и Мишелем в моей мастерской. Гриц решительно изменился со вчерашнего дня. В его движениях проглядывает смущение, которого я не могу себе объяснить.

Завтрашняя поездка откладывается до четверга, и он хочет отправиться в далекое путешествие.

Я задумалась, и это заметили другие. Впрочем, уже с некоторого времени я витаю между двух миров и не слышу, когда со мной говорят.

Мужчины пошли купаться в реке, которая прелестна, глубока и осенена деревьями в том месте, где купаются; а я осталась с княгиней на большом балконе, который образует навес для экипажей.

Княгиня, между прочим, рассказала мне любопытную историю. Вчера Мишель приходит к ней и говорит:

— Maman, жените меня.

— На ком?

— На Мусе.

— Глупец! Да тебе только восемнадцать лет!

Он настаивал так серьезно, что она вынуждена была отправить его к черту.

— Только не рассказывайте ему этого, милая Муся, — прибавила она, — а то он не даст мне покоя.

Молодые люди застали нас на балконе изнемогающими от нестерпимой жары; о воздухе нечего и говорить, а вечером не было ни малейшего ветерка. Вид прелестный. Напротив — красный дом и разбросанные беседки, направо — гора с стоящей на ее склоне церковью, утонувшею в зелени, дальше — фамильный склеп. И подумать, что все это принадлежит нам, что мы полные хозяева всего этого, что все эти дома, церковь, двор, напоминающий маленький городок, все, все наше, и прислуга, почти шестьдесят человек, и все!..