Мария Башкирцева - Дневник Марии Башкирцевой

— Он меня любил, — говорила она, — но я не сумела удержать его.

Она приобрела славу. Ее имя повторялось с удивлением и восторгом.

Она, никогда не переставала любить его, он для нее никогда не сошел в разряд обыкновенных людей, она всегда считала его безукоризненным, почти бессмертным, не хотела умереть тогда , «потому что он живет». Как можно убить себя, когда тот, кого любишь, не умирает? говорила она.

И она умерла у него на руках, и слышала, как он говорил: я вас люблю.

Но чтобы так любить, надо найти Илариона. Человек, которого вы будете так любить, не должен быть Бог знает какого происхождения.

Иларион был сын австрийского дворянина и греческой принцессы. Человек, которого вы будете так любить, никогда не должен нуждаться в деньгах, никогда быть слабым игроком или бояться чего бы то ни было.

Когда Жиойя становилась на колени и целовала его ноги, мне хочется думать, что ногти у него на ногах были розовые и что у него не было мозолей.

Вот она, ужасная действительность! Наконец, этот человек не должен никогда испытывать смущения при входе во дворец или в общество, никакого стеснения при виде мрамора, который он хочет купить или неудовольствия от невозможности сделать что бы то ни было, хотя бы даже самое сумасшедшее. Он должен быть выше оскорблений, трудностей, неприятностей прочих людей. Он может быть низок только в любви, но низок, как Иларион, который, смеясь разбивает сердце женщины и в то же время плачет при виде женщины, терпящей в чем-нибудь недостаток.

Это очень понятно. Как разбивают сердца? Не любя или перестав любить. Намеренно ли это? Вольны ли в этом? Нет. Ну, так нечего и делать — эти упреки так глупы и в тоже время так банальны. Все осуждают, не дав себе труда понять.

Такой человек должен всегда для отдыха находить на своем пути дворец, яхту, — чтобы перевезти его туда, куда влечет его фантазия, бриллианты, чтобы украсить женщину, — слуг, лошадей даже флейтистов, черт возьми.

Но это сказка! Отлично, но в таком случае такая любовь тоже выдумка. Вы мне скажете, что любовь людей, зарабатывающих 1200 франков в год или имеющих 25 000 франков дохода, которые экономничают на перчатках, обдумывают приглашения, но тогда уже это совсем не то, совсем, совсем!

Тогда бывают влюблены, любят, приходят в отчаяние, удушают себя угаром, убивают соперников или даже самих себя. Иногда безропотно покоряются. Но это не то, совсем не то. О! Совсем!

Я так щекотлива, что каждая мелочь меня оскорбляет.

Марикс и Криспэн поклялись его убить, но она не понимала, как можно мстить.

— Мне мстить, за что? — говорила она, — мстить не за что. Я была счастлива, он меня любил.

И когда Марикс бросился к ее ногам и поклялся ей быть ее другом и мстителем, она отвернулась с ужасом и отвращением.

— Моим другом? — сказала она, — и вы желаете ему зла.

Я понимаю, что можно желать смерти человеку, которого любила , но не тому, которого любишь. Я никогда не полюблю так, или найду только то, что я уже видела… Я буду слишком унижена в нем. Подумайте только: если он живет во втором этаже, у своих родителей, и я держу пари (после того, что известно через Висконти), что мать только два раза в месяц меняет ему простыни.

Но обратитесь лучше к Бальзаку за этими микроскопическими анализами, — мои слабые несчастные усилия не могут заставить понять меня.

Четверг, 23 августа. Я в Шлангенбаде. Как и почему? Потому, что я не знаю, зачем я скучаю в разлуке с другими и раз надо страдать, лучше страдать вместе.

Мы с тетей взяли две комнаты в Бадегаузе, ради моих ванн; это удобно.

Фовель назначил мне отдых, и я его имею. Только мне кажется, я еще не поправилась, — в неприятных вещах я никогда не обманываюсь.

Скоро мне будет восемнадцать лет. Это мало для тех, кому тридцать пять, но это много для меня, которая в течение немногих месяцев жизни, в качестве молодой девушки, имела мало удовольствий и много горестей.

Искусство? Если бы меня не манило издали это магическое слово, я бы умерла.

Но для этого нет надобности ни в ком, зависишь только от себя, а если не выдерживаешь, то значит ты ничто и не должен больше жить. Искусство! Я представляю его себе как громадный светоч там, очень далеко, и я забываю все остальное и пойду, устремив глаза на этот свет… Теперь, о нет, нет! теперь о Боже не пугай меня! Что то ужасное говорит мне, что… Нет! Я этого не напишу, я не хочу навлекать на себя несчастия! Боже мой… сделают все, чтобы его избегнуть и, если… Об этом нечего говорить… и… да будет воля Божия!

Я была в Шлангенбаде два года тому назад. Какая разница.

Тогда у меня были всевозможные надежды: теперь никаких.

Дядя Степан с нами, как и тогда: с нами попугай, как два года тому назад. Тот-же переезд через Рейн, те-же виноградники, те-же развалины, замки, старые легендарные башни…

И здесь, в Шлангенбаде, чудные балконы, как гнездышки из зелени; но ни развалины, ни хорошенькие новенькие домики меня не пленяют. Я сознаю достоинство, прелесть, красоту, раз они есть, но не могу ничего любить, что не там.

Да и действительно, что есть подобного на свете!. Я не умею это рассказать, но поэты убеждали, а ученые доказывали это раньше меня.

Благодаря привычке возить с собой «кучу ненужных вещей», через какой-нибудь час я всюду устраиваюсь, как дома; мой несессер, мои тетради, моя мандолина, несколько славных толстых книг, моя канцелярия и мои портреты. Вот и все. Но с этим какая угодно комната, гостиница делается удобной. Что я особенно люблю, это мои четыре толстых красных словаря, зеленый толстый Тит Ливий, совсем маленький Данте, Ламартин среднего размера и мой портрет, величиной с кабинетный, написанный масляными красками в темно-синей бархатной раме и в ящичке из русской кожи. Со всем этим мой стол тотчас-же становится элегантным, и две свечи освещающие эти теплые и мягкие для глаза цвета, почти примиряют меня с Германией.

Дина так добра… так мила! Я бы так хотела видеть ее счастливой.

Вот слово! Какая отвратительная ложь — жизнь некоторых личностей.

Понедельник, 27 августа. Я прибавила одно прошение к моей вечерней молитве: Боже, благослови наше оружие!

Я бы сказала, что я беспокоюсь, но в таких важных вещах, могу ли я говорить что бы ни было? Я ненавижу праздные сострадания. Я не стала бы говорить о нашей войне, если бы я могла что-нибудь сделать. Я довольствуюсь, несмотря ни на что , тем, что упорно восхищаюсь нашей Императорской фамилией, нашими Великими Князьями и нашим бедным милым Императором.

Говорят, что мы плохо действуем. Хотела бы я посмотреть на пруссаков в этой скудной, дикой наполненной предателями и засадами стране! Эти чудесные пруссаки шли по богатой и плодородной стране, как Франция, где каждую минуту они находили — города и деревни, где они могли есть, пить и грабить сколько угодно. Желала бы я видеть их на Балканах.