Наталья Муравьева - Беранже

Перед ним встает и ждет нового воплощения один из любимых его героев — человек того же закала, что инвалид из «Старого знамени», что два гренадера или старый сержант из одноименной песни.

Вот он, старый капрал. Вся в сединах голова. В зубах трубка, неразлучная спутница солдатской жизни. Четко и неторопливо подает он команду взводу солдат. Они должны его расстрелять и сопровождают к месту казни.

Вся жизнь проносится перед ним в эти последние минуты. Родные поля, старая мать, которая все еще ждет его… Он был одним из тех, кто по зову республики встал под трехцветное знамя и пошел свергать иноземных королей.

И это забвение особенно горько ему. Французы не ценят прошлой славы. А старый капрал ничего не забыл: ни трудных походов, ни снежных дорог России, по которым шагал он, отступая, с тяжелой живой ношей на руках — полузамерзшим сынишкой полкового барабанщика.

Он ничего не забыл и не мог стерпеть, когда офицеришка-дворянчик, молокосос, не нюхавший пороха, посмел надругаться над прошлым Франции…

Старый капрал не жалуется на судьбу и не просит жалости у других. Напротив. Он сам, шагая на расстрел, поддерживает и наставляет новобранцев, которых обучал военному делу:

До конца он верен себе.

Песня эта — одно из самых проникновенных и мастерских творений Беранже. Суровый лаконизм, отрывистая четкость речи старого солдата, поражающая правдивость интонации и всего психологического рисунка, предельная наполненность каждого слова, каждой скупой детали, выразительность чеканного ритма в рефрене, простота и захватывающий драматизм — все особенности формы соответствуют внутреннему замыслу и в совершенстве воплощают его.

Короткая песня-монолог заключает историю человеческой жизни, озаренной вспышкой последнего выстрела, воплощает цельный героический характер. Это как бы концентрированная драма, взятая в момент ее наивысшего напряжения.

(Песня «Старый капрал», замечательно переданная русским поэтом Курочкиным, вдохновила композитора Даргомыжского, создавшего на ее слова один из лучших своих романсов.)

Драма, лирика, эпос, сатира — все роды поэзии могут стать достоянием песенного жанра, по-своему претвориться в нем. Беранже доказал это, и не теоретическими доводами, а собственными живыми творениями.

У него есть песни-рассказы и песни-иносказания, песни-гимны и песни-памфлеты, песни-анекдоты и песни-легенды. Иногда разные роды поэзии сочетаются в короткой песенке. Сказка, вплетаясь в быль, помогает ей стать еще достоверней. Героика идет рука об руку с сатирой.

Поэт-песенник неистощим на выдумку, на неожиданные сюжетные ходы, повороты. Колючие, взрывчатые, искристые, призывные песни Беранже все громче звучат в кабачках парижских предместий, в казармах, в салонах, на тайных сходках, на перекрестках улиц, предвещая канун революции.

Они поднимают дух французов, проясняют взгляд, указывают главное направление удара. Они хлещут, когтят злобную, дряхлую монархию, с хохотом сдергивают личины с «бесконечно малых» ее столпов и прихвостней. Они зовут французов стать вровень с их отцами, с героями прошлых революционных битв и шагнуть в будущее, сбросив с плеч реставрированное ярмо.

Беранже передали, что сам Шатобриан, этот прославленный метр, этот завзятый роялист, изъявил желание познакомиться с ним. С некоторых пор Шатобриан, как, впрочем, и некоторые другие роялисты, стал в оппозицию к режиму Полиньяка. «Это не удивительно, — думает Беранже, — более прозорливые защитники трона должны понимать, что монархия Карла X состоит в заговоре против самой себя!»

Шатобриан присылает Беранже любезное письмо, в котором просит о «чести быть принятым в его доме». Беранже взволнован и, конечно, польщен. Автор «Гения христианства» и «Мучеников», гордый и недоступный Шатобриан, который когда-то не удосужился заметить маленького начинающего поэта, теперь сам делает шаги к сближению с ним. Монархист протягивает руку врагу тронов и алтарей. Да, всякие чудеса бывают на свете!

И вот седеющий человек с надменным взглядом, чопорный, застегнутый на все пуговицы, звонит у дверей скромной квартиры на улице Паради, входит в бедную, по-спартански просто обставленную комнату Беранже.

Газеты наперебой сообщают об этой встрече. За первым визитом следует второй. Шатобриан преподносит Беранже свои «Исторические этюды» со стихотворной надписью:

Литературный метр стремится протянуть и закрепить какие-то нити между собой и песенником (он тоже, мол, рыдал над Францией и воспевал ее славу!), старается сгладить непримиримые различия между своим патриотизмом роялиста, обращенным в прошлое, и революционным патриотизмом народного поэта.

Беранже хоть и понимает это, но все же гордится строками, посвященными ему. Гордится прежде всего потому, что в них громко и недвусмысленно звучит признание песенной поэзии, того жанра, который он избрал и поставил своей целью развить и возвысить.

Значит, он добился своей цели. «Заставший песню на самой низкой ступени литературной лестницы», он настолько поднял ее, что литературные мастера, законодатели вкусов и мнений современной эпохи признали некогда «низкий жанр» истинной поэзией, признали и его, народного песенника, настоящим большим поэтом.

Свидетельства тому и стихотворные строки Шатобриана, и восхищение молодых романтиков, и отзыв Анри Бейля (Стендаля), который во всеуслышание заявил, что считает Беранже крупнейшим поэтом эпохи, и, наконец, похвалы «старейшины европейской литературы», олимпийца Гёте, доносящиеся до Беранже.

После морозной зимы 1830 года пришло знойное лето. Беранже решил провести июль в окрестностях Парижа. Но и здесь, в деревянном домике, среди цветов и птиц, его не оставляет тревога, настороженное ожидание: что сейчас делается в Париже?