Наталья Муравьева - Беранже

Упрятанный за толстые стены в тесную камеру, узник тюрьмы Ла Форс чувствует, как сквозь эти стены на него устремляется бесчисленное множество глаз. Будто он стоит на высокой горной вершине (может быть, это вершина его жизни?), все ветры обвевают его, вся Франция следит за каждым его движением, вся Франция, разделившись на два лагеря, участвует в поединке, который ведет он с врагом. Тут, на этой вершине, на этом поле боя, нет места малодушию. Он должен быть во всеоружии, оправдать доверие, восхищение, любовь, надежды, которые светятся в глазах людей из его лагеря, — в глазах большинства французов. Можно ли кряхтеть, стонать и жаловаться на судьбу под этими взглядами?

Нет, он не станет вступать ни в какие переговоры ни с тюремным начальством, ни с французским правительством.

Министр Мартиньяк ждал апелляционной жалобы по делу Беранже. Он уже заранее предвкушал изъявления благодарности, которые принесут ему либералы — сторонники идеи «слияния», когда узнают о смягчении приговора королевского суда песеннику оппозиции.

Вместо ожидаемой апелляции Мартиньяк получил донесение об открытии подписки в пользу Беранже для покрытия штрафа, назначенного по судебному приговору. Это означает, что приговор принят и никаких обжалований и прошений не последует.

Этот беспокойный и упрямый песенник гнет свое — идет не на примирение, а на обострение!

Обычно вежливый и спокойный, Мартиньяк готов был выйти из себя и вполголоса бранился, вышагивая по своему кабинету. О гневе министра рассказал Беранже, зная, как это его порадует, некий государственный советник, вхожий в правительственные сферы.

Беранже еще болен, он не рискует выходить даже на прогулки в тюремный двор, чтоб не обострились его болезни. Ведь он должен держаться на высоте, смеяться, петь, поддерживать бодрость духа в других! Лучше уж пострадать без свежего воздуха.

Посетители так и толпятся у его дверей. Навещать узника разрешается до четырех часов дня. Позже дверь камеры запирают, и вечера Беранже проводит в полном одиночестве. Но он не скучает. С ним его любимые Рабле и Монтень, которых он всегда готов перечитывать. С ним перо, чернильница, бумага — он работает над новыми песнями. Особенно радует его, что в камере есть камин. Можно посидеть у огонька, помечтать.

Знаки дружбы, уважения, любви летят к узнику-поэту со всех концов страны и выражаются в самой различной форме. Очереди посетителей стоят у дверей камеры. Корзины со снедью и ящики с винами поступают в тюрьму Ла Форс, как это было семь лет назад в Сен-Пелажи. Ободряющие письма, приветственные стихи, новые книги приходят целыми пачками.

Наборщик из провинции, юный Эжезипп Моро присылает поэму, сложенную в честь Беранже. Начинающие поэты Эскусс и Лe Бра приносят в камеру тюрьмы Ла Форс первые свои поэтические опыты. Песенник Огюст Перен сочиняет поэтическое послание, славящее «гения, теряющего драгоценное свое время в тюремных оковах». Сколько новых талантов, о которых Беранже раньше и не слышал! И как радуется он, что таланты эти рождаются в народе и принадлежат народу!

Присылают ему и прозу и научные труды. Молодой ученый Жозеф Бернар прислал свою книгу «Здравый смысл неимущего человека». Автор резко критикует социальный строй Франции, он на стороне неимущих и близок по взглядам к учению Сен-Симона. Беранже скоротал несколько вечеров за этой книгой. Она ему доставила удовольствие.

«О, как нам недостает хороших книг, где смело атакуются все проблемы, где срываются покровы со всяких истин, — пишет он Бернару, — книг, в которых показаны в настоящем их виде государи, законы, вероучения, войны и таможни и показаны так хорошо, чтоб десятилетний мальчик мог бы закричать от негодования, столкнувшись с теми прекрасными вещами, которые выдают нам под этим именем… Ловкачи скажут вам, что вы подражаете Рабле, которого я недавно перечитал в сотый раз. Может быть, это и так, но у меня не хватило бы духу упрекнуть вас в этом. Люди с повышенной чувствительностью будут в претензии, что вы манкируете столичными обычаями, и это, быть может, тоже верно; но я поздравляю вас с этим. Надо писать книгу по своему росту, передав ей свои манеры и свои идеи. У нас же чересчур много книг, скроенных по мерке хозяина. Кто был большим провинциалом, чем метр Франсуа или Мишель Монтень? Они живы, однако, и еще долго будут жить, если только не появится комета».

Беранже встает навстречу новому гостю. Он сразу узнал его, хотя они и не знакомы, узнал по описаниям, по карикатурам и портретам, которые стали часто появляться последнее время в газетах и журналах. Это Виктор Гюго, автор знаменитого Предисловия к «Кромвелю», автор полных блеска и движения стихов, молодой вождь романтиков. Да, он еще совсем молод, нет и тридцати. Но сколько горделивого достоинства во всей его осанке, движениях, взгляде! А какой изумительный лоб! Высокий, обширный, ясный лоб мраморной белизны. Вождь романтиков по внешнему облику мало похож на свое кудлатое и бородатое воинство в живописных костюмах. Одет просто и скромно. Темный редингот, узкая полоска белого воротничка. Чисто выбрит. Безукоризненно вежлив. Никакой эксцентричности ни в костюме, ни в манерах.

Склоняясь перед песенником, Гюго почтительно здоровается с ним. Он давно мечтал познакомиться с Беранже, выразить ему свой восторг и уважение.

— Рад, очень рад, — говорит Беранже, усаживая гостя.

Разговор, конечно, заходит о литературных делах.

— Хотя я и не принадлежу к вашему романтическому воинству, — говорит Беранже, — но кое в чем, и, пожалуй, в очень важном, я на вашей стороне, и притом с давних пор…

Литературная революция, на которую решились вы, молодежь, — это лишь несколько запоздалое следствие революции политической и социальной.

Да, именно революция, положив начало новой эпохе, открыла пути нового во всех сферах жизни и мысли. Беранже убежден в этом.

Гюго рассказывает о предстоящих боях и первых победах романтиков.

Только что состоялась премьера новой пьесы молодого писателя Александра Дюма «Генрих IV и его двор». Это драма истинно французская и истинно романтическая. Без классической чопорности, без античных тог и котурн. Сюжет взят из истории Франции. Весь литературный Париж собрался на премьеру. Успех блестящий.

— Теперь моя очередь, — говорит Гюго. Он уже начал работу над новой пьесой из времен Ришелье.