Сергей Шаргунов - Катаев. Погоня за вечной весной

«Если бы она не отравилась… или не была отравлена… может, уцелел бы и Бабель?» — спрашивала саму себя Эстер. По ее словам, в ночь перед арестом Бабель собирался заночевать у Катаева на даче на Клязьме, но потом все же уехал в Переделкино, где его и взяли. «А если бы Бабель остался у нас, — романтично предполагала она, — повернуться могло по-всякому: иногда, не застав человека дома, его надолго оставляли в покое — хватало других дел… А у нас на Клязьме его бы никто не нашел».

Или нашли бы и укрепились заодно в целесообразности ареста Катаева…

Журналист Георгий Елин скопировал неопубликованные записки драматурга и актера Исидора Штока. «Когда взяли автора “Конармии”, я побежал к Катаеву:

— Валя, что случилось с Бабелем?

— Кто вы такой и зачем задаете провокационные вопросы?! — Валентин Петрович вскочил из-за стола, побелел лицом: — Я вашего Бабеля не знаю, мы вообще виделись один раз, и то случайно!»…

Судя по всему, в последние годы перед арестом Бабель стал видеться с Катаевым чаще, чем раньше.

Я уже упоминал, что Катаева он ставил высоко, как и других южан. Еще в 1931 году Вячеслав Полонский, главред «Нового мира», записал в дневнике о появлении в редакции Бабеля: «Прочитал отрывок из рассказа об одессите Бабичеве, рассказ начинается прославлением Багрицкого, Катаева, Олеши».

Эстер подозревала, что Бабель приходил в гости полюбоваться на их дочку Женю. «Едва она начала говорить, у нее была такая прелестная французская картавость — его это умиляло необыкновенно, он приносил игрушки…» Отголоски этого умиления есть и в воспоминаниях жены Бабеля Антонины Пирожковой: «Двухлетняя дочь Валентина Петровича Катаева, вбежав утром к отцу в комнату и увидев, что за окнами все побелело от первого снега, в изумлении спросила:

— Папа, что это?! Именины?!

Бабель, узнав об этом, пришел в восторг».

(Катаев не меньше бабелевского приглядывался к детям — например, в 1937-м новорожденному сыну Ардова Мише, смуглому и черноволосому, дал прозвище Кофейное зерно.)

На допросах Бабель «хочет отметить имевшие место на протяжении 1938 года антисоветские разговоры» с Катаевым, Олешей и др. Он признавался, что «клеветнически говорил о том, что арестованы лучшие, наиболее талантливые политические и военные деятели, жаловался на бесперспективность и серость советской литературы, что, мол, является продуктом времени, следствием современной обстановки в стране». Последний упрек в «серости» прямо из критичных катаевских статей в «Правде» 1937 и 1938 годов. По признанию Бабеля, «примерно тех же настроений держались» его собеседники, включая Катаева.

Эренбургу следствием явно отводилась роль международного шпиона, курирующего своих агентов, отсюда следующее показание Бабеля: «Эренбург был тем человеком, кого приезжавшие в Париж советские писатели встречали в первую очередь. Знакомя их с Парижем, он “просвещал” их по-своему. Этой обработке подвергались все писатели, приезжающие в Париж: Ильф и Петров, Катаев…»

Будто бы в связке с Эренбургом действовал Андре Мальро, по признанию Бабеля, завербовавший его «для шпионской работы в пользу Франции» еще в 1933-м.

26 января 1940 года на закрытом суде Бабель, отказавшись от показаний, заявил, что «возвел на себя поклеп». На следующий день его расстреляли.

0 том, сколь реально грозил арест некоторым писателям, названным в показаниях, свидетельствует служебная записка от 19 июня 1939 года, адресованная «Зам нач. следствен, части НКВД СССР капитану государствен, безопасности тов. Влодзимирскому» и подписанная «Зам нач. 5-го отд. 2-го отдела ГУГБ ст. лейтенант государств, безопасности [Райзман]»: «Прошу дать выписку из показаний арестован. Бабеля и Кольцова на Эренбурга и Олешу».

Спустя 15 лет после ареста мужа Антонина Пирожкова добилась его реабилитации — одной из первых. Она вспоминала о разговоре со следователем: «Он спросил меня, кто мог бы дать хороший отзыв о Бабеле из его знакомых. Я назвала Екатерину Павловну Пешкову, Эренбурга и Катаева». Катаева она даже не стала предупреждать о том, что с ним свяжется следователь — знала: не откажет.

18 декабря 1954 года приговор Бабелю был отменен посмертно. (Военная коллегия Верховного суда специально уточняла, что «фигурирующие» в показаниях Бабеля Катаев и некоторые другие писатели, «якобы причастные к его преступной деятельности», «не арестовывались».)

Как вспоминала Тэсс, в 1961 году приехавшая в СССР из Парижа, дочь Бабеля от первого брака Наталья отправилась в Переделкино к другу отца: «Когда я вошла в уютный и теплый катаевский дом, все сидели за обеденным столом, беседа была в разгаре, и Наташа, веселая и оживленная, словно и не помышляла о возвращении в Москву».

Но это будет после, а пока 20 июня 1939 года в Ленинграде взяли режиссера Всеволода Мейерхольда. И вновь на допросах, сопровождавшихся пытками, замелькали те же имена, что и в показаниях Кольцова и Бабеля. И вновь ниточки тянулись к Эренбургу и Андре Мальро — вербовщикам для «троцкистской работы». «Юрия Олешу мы хотели использовать для подбора кадров террористов, которые бы занимались физическим уничтожением руководителей партии и правительства».

1 февраля 1940 года 65-летнего Всеволода Эмильевича приговорили к расстрелу.

Кстати, следователь Лев Шварцман, истязавший Мейерхольда, Бабеля, Кольцова и с большой вероятностью предназначавшийся Катаеву, тоже не избежал истязаний и был расстрелян в 1955-м.

так однажды в ту эпоху записал себе в тетрадь наш герой.

Катаев, помалкивавший о политике и «врагах», внезапно в разгар репрессий разразился хлестким текстом.

Некоторые литературоведы полагают, что его заметка могла стать «предвестницей ареста» поэта Владимира Луговского. Неужели?

31 декабря 1938 года в «Литературной газете» была нарисована карикатура на обоих, самозабвенно вальсирующих, и еще на кучу других литераторов рядом с пьесой-фельетоном за подписью Оливер Свист (автором был сам Катаев), где говорилось: «Нежно обняв Луговского, танцует Катаев».

Однако — о поводе для танцев. 5 ноября 1938 года в «Правде» вышла небольшая рецензия на сборник Луговского «Октябрьские стихи» (под названием «Выдохи и вдохи»).

«Чего-чего, а изысканным стихам крышка, — иронизировал рецензент. — Зато “выдохов” и “вдохов” больше чем надо. Как на утренней зарядке: “Выдох, вдох! Выдох, вдох!”… Все пять стихотворений, собранных в этой книжке, поражают серостью, сухостью, ритмической бедностью, полным отсутствием элементарного вкуса и такта.